Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

1.1.91. Написал текст к буклету о Вале Поваровой[605]. Ее живопись понимаю скорее умом, хвалю, ставлю в один ряд с Володей Волковым. Она работает над формой, добивается цветовой гармонии, все это – дети Кондратьева и внуки – очень самостоятельные – Филонова. Завтра я с ней встречаюсь, обсуждаем текст.

30.4.91. Из воспоминаний Стерлигова: знакомая говорила: «Не могу жить на воле, когда все сидят».

Стерлигов называет «правильных» художников «сюсюшниками», «сю-сю-реализм».

26.10.91. Задумал статью о Кострове, читаю, встречаюсь, собираю материал. Судьба удивительная – он был окончательно похоронен во времени, исчезло имя, но… мне удалось сделать выставку его в 1989 году, показать его матюшинский период, возбудить любопытство к его живописи… Николаю Ивановичу 91 год, он полон ума, памяти, с ним интересно разговаривать, да и работает он еще. При этом опять «широко смотрит», по-матюшински. Удивительно хороша серия «Кристаллы и раковины».

1.12.91. Умер Борис Давыдович Сурис – большая для меня потеря. Весь мой немалый интерес к живописи находил поддержку у него. Да и посоветоваться стало не с кем. Был сегодня у них дома – отвозил рукопись Лапшина[606] – пусто, бессмысленно, его портрет в черной раме и собранные чемоданы. Таня приехала из Хайфы – летит назад, Юра и мать уезжают в Ганновер[607].

8.12.91. Из Совета дома вышел – никому не нужно то, что я делаю. До следующего года пересижу, а там посмотрим, да и слишком много ко мне просьб, на все не ответишь.

9.12.91. Читаю Трубецкого об иконе[608], а думаю – ищу – объяснения картины Марковой[609]. Она имеет несомненную связь с иконой, с тем храмом – возможно рухнувшим, – изображенным как клеймо в правом верхнем ее углу. В центре – ампула, сосуд своего «я», оболочка, душа, глаза души…

Используя Гаспарова[610], попробовать оценить связи, найти мотивацию каждого фрагмента, понять суть вещи. Когда написано? Что рушилось в ее жизни? Что заставило ее искать другой город?[611] Вот вопросы…

18.1.92. Вчера был прекрасный духовный вечер, посвященный выставке Бориса Исааковича[612]. Таинственный человек, о котором говорили, что он болтун и бездельник, повесил у себя дома табличку: «Молчание!». Он приходил, запирал двери и работал, писал свое, строил свой мир – близкий Филонову. Но «прибавляя» к тому, найденному величайшим учителем, собственное дарование.

Алла Васильевна Повелихина[613] сказала мне уже после обсуждения и после моего призыва воспользоваться «мотивным анализом» (Борис Гаспаров), что оказалось, что подпольная жизнь уже прекратилась у всех в конце тридцатых и началась в конце пятидесятых. Что это? А это удивительное дело. Видимо, силы добра были уже почти побеждены, они вот-вот должны были пасть мертвыми. Замолчали Кондратьев, Стерлигов, Глебова – весь приниженный авангард. Видимо, это время – это конец надежд. Свобода не вернется, нужно сдаваться, быть как требуют… Помню, что Самохвалов убеждал нас с Гором, что в 20‐е он работал неверно, а верно во второй части жизни, когда писал Ленина на съезде Советов. Другие не писали, но уже не было сил творить. И вдруг – 56‐й год, госсъезд, волна общественного счастья и возвращенного сознания. Видимо, сороковые – пятидесятые – это глубокий обморок с потерей памяти. А что было бы, если бы это длилось до семидесятых. Могло быть.

В шестидесятых они все еще пугались, но уже не так (уже был хрущевский крик), стали тайно писать…

23.1.92. Валя Поварова – художник, умница, сказала о Борисе Гурвиче, что его «Клоунесса» и «Жонглер» (эстамп и масло) – это не только шедевры, но итог, вывод из голубого периода Пикассо. Любопытствовала – был ли холст «Клоунессы», я не знаю, но отчего-то думаю – был.

По телефону же говорил с Толей Заславским[614] о Стерлигове. Он считает, что Волков Володя весь от ума, а Стерлигов – это гений, но не тем, что создал свою чаше-купольную систему[615] (он очень любил теоретизировать), а оттого велик, что по-своему увидел природу. То же (может, вне сравнения) говорил о Зисмане («увидел живую природу через туман»).

5.2.92. Сегодня удивительная встреча с огромным, мне кажется, талантом – художником Андреем Гладиловым[616]. Буду делать ему имя. Господи, до чего же слепы искусствоведы.

Его «Апокалипсис» – 28 листов, это до эпилептического припадка. Огромное впечатление, а затем – усталость. Едва стою на ногах – такая эмоция. Я сказал Маше Тереня, искусствоведу:

– Я знал, что кто-то должен быть…

7.3.92. Сегодня у меня был Николай Иванович Костров с Несмеловым-Делакроа[617], сыном Валиды Эрнестовны Делакроа[618]. Н. И. стар, ему уже 91, но он ярко чувствует, прекрасно мыслит. Был поражен Фрумаком, сказал, что это не меньше Фалька.

А о своих вещах, действительно великолепных, сказал: «Что значит матюшинское восхищение!» Вот эти слова могут быть эпиграфом – или названием статьи.

21.3.92. В свой последний приход к Зисману вдруг Сурис сказал мне:

– А ведь это еврейское искусство.

Но почему?