Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Помню, я был поражен, не до конца осознавая, чем именно. Это был протест против времени. Он был сам собой – и никем другим.

Эта органика подтверждалась тем, чем он был в жизни. Все так. Прятался, боялся, что его арестуют. Просил меня поговорить с врачом, чтобы у него не забирали карандаши. Сидел печальный у меня дома, видя вполне благополучную жизнь, говорил: «Как хорошо быть женатым». Да и его стихи – это нечто небывалое. По сути, они так же естественны, как он сам.

Я так зол был однажды,
что убил маленького таракана,
ползущего по столу.

Я помню, как Фрумак – огромный и сильный – смотрел на Устюгова и говорил:

– Это настоящее.

И Клара Лучко[649] была поражена – поехали в деревню, где он жил, оказалось, он в больнице. Зашли на веранду, мама его разрешила посмотреть работы, и вдруг среди них попались какие-то пионеры. Это было удивительно. Значит, советские врачи лечили его транквилизаторами.

11.1.96. Умер Ковтун, для меня – Женя, человек больших знаний в искусстве, большого таланта. И не умер, а повесился, оставив письмо: «Я очень виноват перед семьей, а потому должен идти их путем».

Недавно повесилась жена, он болел, болеет шизофренией сын. Все было трудно.

Я многое делал в своей выставочной жизни с его участием. Это и выставки – Кондратьева, Стерлигова, Флоренской – самые серьезные мои экспозиции.

Есть фотография: я и он.

Увы, печально все это…

25.4.96. Умер Николай Иванович Костров, замечательный человек, удивительный художник 20–30‐х годов, потом советский банальный исполнитель, в конце жизни – опять взлет, его прекрасные кристаллы и раковины. Я о нем писал. Мы очень дружили. 18 мая ему было бы 95 лет. Век пронес на себе, целый век! В эти дни были и похороны, и поминки, и девятый день. Царствие ему небесное!

6.5.96. На обсуждении выставки Гены Зубкова Сергей Спицын процитировал Стерлигова: «Даже если напишете табуретку – небо должно быть». Это здорово!

13.8.96. Перелом лета. Сразу холодно, дождь, давно уже ничего не хочется делать. Перечитываю Стерлигова. К статье «Белые ангелы» эпиграф: «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом». Притчи 19: 21.

Невольно смотрю назад. Кем был? Врачом. Потом выбирался в литературу – и все пошло по другому пути. Все же Стерлигов прав. Каждая судьба определена свыше.

17.8.96. Читаю Стерлигова, его удивительные дневники и статьи, и восторгаюсь – какой был умница! И как понимал, что сделал очень большое – сдвинул в живописи неподвижное, поднял огромный камень. И, уходя, верил, что его время придет.

Ах, как хотелось бы написать что-то о нем… типа романа.

23.8.96. Суета с книгой Макарова, но, главное, Михаил Герман[650] написал потрясающую рецензию[651]… К сожалению, я его не успел поблагодарить. Рецензия послана в «Общую газету», я сделал ксерокс – может, это, на новом этапе, главный для меня текст: «…открытие этого художника, которое принадлежит петербургскому писателю Сем. Ласкину, – событие первостепенной, рискну сказать, исторической важности». «Эти работы, – пишет Герман, – вполне сопоставимы с произведениями таможенника Руссо, Пиросмани, Ивана Генералича или американской бабушки Мозес». «Его „Жатва“ (1980) по спокойной и мощной масштабности резонирует одноименной картине Брейгеля».

А заканчивает, говоря о вечности Макарова: «Искусство Николая Макарова обойдется без нас и дождется своего часа. Наш век куда короче».

Господи, неужели это сделал я?

Господи, подтверди слова Германа!!

14.9.96. Вчера в Русском обсуждение выставки Стерлигова…

Люся Александрова: «Искусство всегда иррационально, иначе оно не может быть искусством», – говорил Стерлигов.

Гостинцев[652]: «Художник должен быть не в миру, и не в монастыре, он должен быть и тут, и там».

«Что общего между искусством и природой? Ничего, кроме разницы».

«Не рисуй горшок, а рисуй проблему», – это слова Малевича, которые приводил Стерлигов. Он же говорил: «Нужно каждый день убивать в себе нечистую силу, которая в тебе есть».

29.12.96. В голове пока пустота. Сейчас вдруг подумал: а что, если героиня – старуха типа Закликовской[653]? Бедный пустой дом. Холсты на шкафу. Мы с Гором в восторге, но это никому не нужно…

12.5.97. Кажется, я чуточку успокаиваюсь. Пришло решение, но нет материала. Понял, что могу – хочу (это вернее) написать книгу о Стерлигове.

Есть все ученики, много статей, неоцененность, а значит, и перспектива текста.

Толя Заславский не знал его, один раз слышал в ЛОСХе. Стерлигов поднял открытку – портрет Шостаковича Серебряного[654], сказал: «Это разве Шостакович? Это сушеная вобла».