Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Будем служить добру и стараться не спотыкаться о зло. Рисуйте! Каждый человек – художник, каждый рисует свою жизнь! Оставляйте после себя прекрасные картины! А не удастся – исправляйте плохо нарисованное. Так же, как это делают собственно художники. А художники собственно, кроме того, должны рисовать и на бумагу, они показывают на ней пример – как они нарисовали картину своей жизни. Ничего не скроется, не останется утаенным. Рисуйте!

Всего всем хорошего.

Владимир Стерлигов.

Глава восьмая « …Показалось интересно, даже очень… » (Писатели, музыканты, люди кино и театра)

Начнем с двух легкомысленных сюжетов. По крайней мере один из них имеет отношение к тем выводам, к которым мы придем.

Первая история для разминки. Чтобы вы хоть немного почувствовали манеру и характер.

Была такая переводчица Анна Семеновна Кулишер[661]. По-русски она писала идеально, а говорила с небольшим еврейским акцентом.

В юности за ней ухаживал молодой человек. Когда дело дошло то того, что он упал перед ней на колени и предложил руку и сердце, она сказала:

– Встаньте. Не надо пачкать НАШИ брюки.

Второй пример относится к тому времени, когда она стала чуть ли не главным переводчиком Стендаля и Бальзака и уже могла себе кое-что позволить.

Гуляет она в Комарово где-то в районе вокзала. К ней подходит дама и спрашивает: как пройти к Дому творчества писателей?

– Надо идти все время прямо, – отвечает Кулишер, – когда вы увидите стадо идиотов, это и будет то, что вы искали.

Оставим последнее утверждение на совести Анны Семеновны, но по поводу стадности все верно. В ту эпоху литераторы держались сообща. Неслучайно Союз писателей создавался почти одновременно с колхозами. Это и был еще один колхоз. Место, где индивидуальное становится коллективным.

Словом, отечественные авторы жили не сами по себе. Вспомним хотя бы ведомственные жилищные кооперативы, а главное, дома творчества. Собираетесь вы, к примеру, что-то создать. Покупаете путевку в Дубулты или Малеевку. В этих краях есть все для того, чтобы ваш труд переполняли светлые чувства, – море, питание, процедуры.

Судя по реплике Анны Семеновны, это удивляло и в те далекие годы, а сейчас особенно. Больно велика концентрация пишущих. Представьте дом, где на каждом из этажей сочиняют по роману, две повести и четыре стихотворения.

По этому поводу обитатели Комарово шутили: куда ни плюнь, непременно в писателя попадешь!

Отец упоминает, что здесь развлекались игрой в «очко». Выглядело это так: отсчитываешь в писательском справочнике двадцать одну фамилию. Называешь хотя бы одну книгу, написанную кем-то из этих людей, и берешь банк (запись от 9.7.74).

В этом главное отличие литературной жизни в советский период. Никогда писатели не существовали столь близко друг к другу. Конечно, свои круги были у Пушкина или Блока, но это был круг по типу обруча. Только попробуй из него выскользни! Если ты согласился на участие, то всю жизнь будешь существовать так.

Правда, и наоборот тоже плохо. Если бы эти дома не были набиты членами Союза, то сколько бы мы потеряли! Литераторы разбрелись бы по своим норам и редко показывались на свет.

В Доме творчества вы поднимаетесь в лифте с Арбузовым[662], сидите в столовой невдалеке от Шкловского[663]… Ощущение такое, будто вы открыли учебник литературы и переходите от главы к главе.

Схожую роль выполнял и Дом писателя. Кроме собраний, на которых растолковывались принципы социалистического реализма, здесь проводились литературные вечера. Выступали Андрей Битов и Юрий Лотман. Советская власть не обсуждалась, но о вкусах говорили без утайки.

Эти выступления были своего рода самиздатом. Возможно, чем-то большим, чем самиздат, – тут представала сама мысль, не опубликованная, а рожденная у нас на глазах. Ее подлинность подтверждало присутствие автора, который напрямую обращался к своему читателю.

На вечерах отец записывал. Пусть две или три фразы попадались в его сети, но зато какие! Через много лет открываешь дневник и удивляешься: как точно!

К примеру, Т. Хмельницкая говорит, что «великая неудача Хлебникова дала новое слово в поэзии» (запись от 29.3.84), а Ю. Лотман замечает, что «историк – это доктор, и он должен знать все» (запись от 8.2.84).

Кстати, я на вечере Лотмана запомнил другое. «Он был Тынянов, то есть великий писатель», – как видите, сохранился даже порядок слов. Больно похоже это на уравнение – в нем человек как он есть оказывается равен тому, кем он может быть.