Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Вспоминаю своего приятеля, который через двадцать лет жизни на Западе приехал в Петербург. Гуляем в центре, приближается час пик. Тут он говорит, чего ему хочется больше всего: давай пойдем в метро и немного потолкаемся.

Конечно, в той стране, куда он уехал, нет такого аттракциона: одни люди еще не вышли, а другие уже входят в вагон. Причем чаще всего это происходит молча. Словно те и другие пробиваются не через толпу, а через плотно растущие кусты.

Вот почему колхоз – это не так и плохо. Да и Союз писателей все же недостаточно называть колхозом. Во всех этих формах связи есть тот смысл, который выражает приведенная в дневнике фраза Т. Уайлдера: «Нет счастья, равного осознанию того, что в общем переплетении судеб… тебе назначена своя роль» (запись от 20.7.83)[669].

Так что мы не только толкаемся или состоим в одной организации, но приобщаемся к некоему целому, начинаем ощущать себя его частью.

Значит, не такое праздное увлечение – вести записи. Иначе бы таких людей появлялось больше. Из отцовских предшественников назовем хотя бы Александра Гладкова[670]. Он не только писал пьесы, но чуть ли не ежедневно фиксировал: с тем-то беседовал, узнал то-то и то-то…

Видно, общение составляло важную часть жизни Гладкова. Жаль, никогда не хватало времени: «Если бы у меня не было о чем писать, то я приезжал бы в Дом творчества и просто болтал бы с интересными людьми и записывал их разговоры»[671]. Словом, он сетует на то, что недоговорил. Сколькими бы еще подробностями пополнился дневник!

Еще надлежит упомянуть Сергея Довлатова[672], но это мы сделаем чуточку позже.

Почему возникает эта потребность? Да потому, что в душе некоторые люди ощущают себя историками. Они видят, что время уходит, а не остается почти ничего.

К тому же им известно то, что делают настоящие историки, – на протяжении всей советской эпохи создавался ее официальный портрет. Тут уже не «общие тетради», исписанные плохим почерком, а толстые тома в красивых переплетах.

Не все просто с этими изданиями. Бывало, выйдет новая книга, а тут подоспели перемены. К очередному тому прилагается повестка: вырежьте подозрительную личность и замените ее не вызывающей сомнений географической точкой.

Удивительно, что на каждом этапе провинившихся меньше не становилось. Было очевидно, что и в другой раз найдутся люди, которые чем-то себя запятнали.

За этими колебаниями внимательно следил мой дедушка. Получит новое требование и сделает, как велят. Особенно пострадали от него члены редколлегии. Он вычеркивал их то синими, то фиолетовыми чернилами до тех пор, пока не осталось ни одного.

При чем тут дневники? А при том, что в них излагалась не официальная версия событий, а частная и независимая. Возможно, во всей стране не существовало пространства более свободного, чем эти тетради.

Теперь можно вспомнить Довлатова. Хотя его «Соло на ундервуде» и «Соло на IBM» не дневник, но тут есть связь с ежедневными записями. Каждый отрывок рассказывает о том, что писатель от кого-то услышал или видел сам.

Перед нами не просто анекдоты, но исторические анекдоты. Ведь персонажи этих книг – так, по крайней мере, считает автор – люди исторические. Это им предстоит вытеснить советских классиков.

Самонадеянно? Наверное. Впрочем, Довлатов не формулирует позицию, а просто предлагает свой вариант. В его иерархии отсутствуют Шолохов и Федин, но зато есть Уфлянд[673] и Губин[674].

В каком-то смысле мы оказываемся в утопии. Позволяем допущение, что литературных бонз заменили «дворники и сторожа». Недавно их знали только в своем кругу, но ситуация так повернулась, что они стали героями анекдотов.

Надо пояснить, что анекдоты – это не то, что унижает. Если над кем-то шутят, значит, он настолько известен, что стало важно все. Даже то, что с первого взгляда выглядит невыигрышно, может подогреть интерес.

Конечно, это потрудился Довлатов. Придумал эти истории или что-то присочинил к тем, что действительно имели место. Теперь, когда легенда создана, надо подкрепить ее публикациями. Что ж, осталось недолго. Пройдет какое-то время, и сочинения его приятелей пойдут нарасхват.

Ничуть не сравниваю довлатовские тексты с отцовскими записями о литературных знакомых. Впрочем, трудно преодолеть ощущение, что это тоже «альтернативный сюжет». Где-то есть история официальная – тут все выглядят солидно, носят костюмы с галстуками, – а есть частная, совершающаяся на аллеях домов творчества или даже на местном пляже.

В общую биографию вплетается его личная судьба. Он открывает дверь в неведомое, робко просовывает голову, осматривает обстановку. Практикующий врач вступает в новый для себя мир.

Об этом говорит запись от 10.9.64, где рассказано о прогулках с Андреем Битовым. Битов недавно издал первую книгу, но отец рядом с ним явно комплексует. «Как ты работаешь?» – спрашивает он, словно они не товарищи и сверстники, а интервьюируемый и интервьюер.