Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

20.3.67. В СП пил кофе с Грудининым[705] – есть такой писатель. Он рассказал, что после «Волшебника из Гель-Гью», раскритикованного всеми, увидел Борисова, плачущего навзрыд на улице. Подошел:

– Леонид Ильич, что с вами?

– Молодой человек, – сказал тот. – У меня горе. Я вижу хорошую книгу и не могу ее купить. У меня нет денег.

Другой эпизод с Зощенко.

В 54‐м году Грудинин напечатал свой первый рассказ и сидел в том же писательском кабаке. Входит человек, который подобострастно раскланивается со всеми. И этот человек ему неприятен.

Но отчего-то редактора с ним особенно вежливы.

И вдруг человек спросил: «Говорят, мою книгу собираются издавать?»

Редактора загалдели:

– Конечно!

– Это же хорошо!

Но главный редактор Троицкий сказал:

– Не надейтесь, Михаил Михайлович, – этого сейчас не будет. – Потом он засмеялся и припомнил какой-то старый, очень смешной рассказ Зощенко. И тогда Зощенко вдруг сделался надменно-гордым. И, прищурясь, сказал:

– Видите, Троицкий, сколько нужно было иметь желчи, чтобы и через 25 лет вы помнили написанное мною[706].

6.4.67. Выступал Виктор Шкловский. Были очень интересные мысли.

Он сказал:

– Великое искусство обладает разностью. Должно быть колебание между высоким и низким. Дон Кихот – смешной и великий, поэтому это великое искусство.

О Толстом он сказал, что тот умер неразбитым. Это здорово! В русской литературе так повезло лишь очень великим. Возможно, этого боялся Маяковский. Он как-то сказал Шкловскому: если вы попали под автобус потому, что искали рифму, считайте, что вам повезло.

И потом было горестное признание, что такой человек ничего не смог сделать, перестроить мир, а он-то был невероятной силы.

О Блоке – у него лицо было темнее глаз.

О культе. Сказал, что верит в силу прививок.

Потом о том, что у нас каждый солдат имеет свою теорию, и от этого никто не знает, как нас можно разбить. Мы обладаем удивительной способностью регенерировать.

О Ленинграде сказал:

– Я здесь родился и не могу от него отвыкнуть.

О Циолковском. Это был очень глухой человек. Как-то спросил:

– А вы умеете с ангелами разговаривать?

– А вы?

– Как же без этого изобретать.

1.5.67. …Вчера были у Марины Коварской, дочери Ю. П. Германа[707], а там познакомились с Володиным Александром Моисеевичем[708], лучшим, пожалуй, современным драматургом. Несколько был ошарашен. Он вроде меня – даже более застенчив, но потом за водкой разговорились.

И как хорошо! О творчестве! Об интуиции фактически. Нужно забыть о форме – писать, как пишется, и не жалеть ничего. А вот если подумаешь – ух, как бы я это выразил! Еще лучше или так – искусство становится засушенным, вялым, уходит эмоциональная линия…

Все, что есть в моем рассказе о Пушкине, – об этом говорил Володин.

Жаловался на плохой сценарий. Как он переписывает сцены, как не любит свой материал. И Жанна Прохоренко[709] ему не нравится. Холодна. Плоха. Хотя тут же говорит о том, что на экране она совсем другая, и как все получается – не поймет. Может, и лучше на экране будет выглядеть.

А потом ужасно по-детски обрадовался – я рассказал о том, что когда в роддом приезжает иностранная делегация, то рожениц просят тише кричать.

И тут же сказал, что очень хочет что-то сделать для женщин, что-то важное. Это его цель! И я, я тоже так думаю, и рассказ «Мать» – это для женщин, мне кажется, важно. И кое-что в других рассказах тоже люблю о женщинах. О Натали, к примеру. Или в рассказе «Все утрясется» о Кларе – там тоже важное есть[710].

Ушли в 2 часа ночи и жалели, что его не дослушали, что-то он говорил потом.

22.4.68. Видел Витьку Соснору. Гуляли по Невскому. Мрачен. Агрессивен.

Написал письмо в ЦК. Я сказал:

– Не читал.

– Значит, прочтешь.

Потом добавил:

– Их удивило, что у чехов переворот совершили писатели. А ведь других переворотов не бывало. Всегда – писатели. Пусть плохие – хорошие. Но они. Даже у нас. Ленин, Плеханов – все были писателями.

13.7.68. Вчерашний вечер – одна из самых интересных встреч за последние годы. В Доме писателя выступал Илья Самойлович Зильберштейн[711], главный редактор «Лит. наследства».

Он только что вернулся из Франции, куда ездил по приглашению Арагона и Триоле[712]. За 3,5 месяца он без денег – а это не полагается туристу, даже без фотопленки и аппарата, – собрал 15 чемоданов рукописей, картин, гравюр. Он встречался с князем Юсуповым[713] (у него 10 работ Серова, будущий том «Лит. наследства»), с внуками и правнуками Пушкина, Мартынова, Бакунина, племянниками царя – все люди фантастические. Он получил архивы Аверченко[714], Дон-Аминадо[715] (считает его более талантливым, чем Аверченко), письма Толстого у одного из его секретарей (20 штук), письма Тургенева…

Интересен его рассказ о Зиновии Алексеевиче Пешкове, крестнике Горького, его приемном сыне и родном брате Якова Михайловича Свердлова.

Коротко его фантастическая биография. Родился в Нижнем Новгороде у многодетного еврея. В 15 лет был арестован за то, что расклеивал листовки. Познакомился в тюрьме с Горьким, который его крестил.