Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

13.11.75. Сегодня на секретариате чествовали Бурсова… Абрамова слышал впервые – он говорил о Бурсове как о большом писателе, мирового масштаба, говорящего «на ты» с Толстым, Достоевским, Пушкиным, – он познает через них себя. А Гранин, ухмыльнувшись, говорил о Борисе Ивановиче как о человеке.

Нет того, кто бы сказал худо. И еще – все о писателе, никто о литературоведе. Б. создал свой жанр.

Сам же Б. И. заговорил о Пушкине, его «камеражах», сплетнях в его письмах. «Лучше не был, а молодым был». Б. мне по телефону говорил: «Но я не был молодым», а тут вдруг сказал, что молодым был и он.

И еще: «Я прожил жизнь, и это моя жизнь – я приносил пользу…»

И еще: «Говорят: современность Пушкина, но чтобы понять современников гения, нужно стать его современником».

21.11.75. Несколько дней назад был на приеме в американском консульстве, вернее – у консула дома. Жена, дочка – девочка пяти лет, в длинных платьях, бармен, красивый и ловкий. Разговор с американским евреем, воротилой книжного дела Теодором Солотаровым[733].

Потом разговор с Федором Абрамовым. Огромное впечатление.

– В Америке есть лингвист Наум Хомский[734]. Он открыл генетический код языка – способности ребенка не использованы, и их можно довести до поразительных результатов.

– Я против мальчика в очках, с большой головой – я за сердце. Это мы упускаем.

И еще многое более интересное и значительное, чем то, что я пишу.

1.9.76. Бродили три часа с Бурсовым. Борис Иванович сказал: «После Пушкина литература что-то утратила. Все же Толстой и Достоевский во многом литература, Пушкин – жизнь».

И еще о пути: у Достоевского был путь, развитие общей идеи. «Преступление» развилось в «Карамазовых»… Толстой весь в пути. А Пушкин? Это непонятно и ему пока.

10.2.77. Вел вечер Льва Николаевича Гумилева в Доме писателя. Разговаривал с ним по телефону. Говорил глупо, не зная, что он написал, чем занимается. Он сделал мне комплимент – наверное, язвительный, – когда я сказал, что читал его книгу «Старобурятская живопись»[735].

Невежеству моему нет конца – я, видимо, уже не исправлюсь.

Оказалось, что Гумилев не знает нашего Дома, никогда в нем не бывал.

13.2.77. Был вечер. Я сказал, что мы приветствуем Льва Николаевича не только как ученого, доктора исторических наук, автора 140 печатных трудов, но как сына двух выдающихся поэтов нашего времени.

На следующий день П. Ойфа[736] пожаловался на меня в партком.

И еще: перед тем как нам выйти на сцену, в кабинет директора вошел неизвестный мне человек.

– Лева, – сказал он.

– Я вас не узнаю, – нерешительно сказал Л. Н.

– Но я Сережа.

– Сереженька… Боже мой, как ты изменился.

– Сколько лет прошло. Поговорить бы, встретиться. Ты водку-то пьешь?

– Пью.

– Мы с тобой больше чифирь пили.

27.2.77. Вчера вечер памяти Зощенко. Полный – битком – зал. Стоят в проходах, даже выглядывают из круглых верхних окон. Начальство боится манифестаций и всяческой крамолы. И все же Макогоненко[737] сказал о судьбе двух великих писателей – Зощенко и Гоголя, но у Гоголя судьба счастливее. У него был Пушкин и Белинский, хотя был и Булгарин. У Зощенко не было Белинского, а вот Булгарин был. Потом удивительно точно говорил Катаев. Мягко, с украинским юмором.

12.3.77. Был круглый стол драматургов, куда пришли мы с Сашкой… Розов[738] говорил о крайностях. Борец за правду становится антиподом себе, убивает то, за что (за кого) он боролся. Гельман[739] говорил о другом – он считает, что главное, что мы все время врем. Нужно заставить об этом задуматься. Время таково, что стихи, написанные «на злобу дня», не теряют злободневности и завтра. И через двадцать лет. Быстротекущие вроде бы проблемы оказываются важнее вековечных. Дворецкий[740] – о Чехове. Это его писатель. Он пишет только о том, что тревожит, раздражает. Поэтому он публицист[741].

16.6.77. Бурсов говорит только о Пушкине, о своей книге. Читает черновики и цитирует: «Египетские пирамиды – потрясение перед лицом вечности». Это я приблизительно, что-то не так… Главное – его реакция. Он говорит с восторгом, акая[742], удивляясь.

14.7.77. Бывает Бурсов в Доме творчества. Говорим о Пушкине. Он считает, что для Пушкина никогда не существовало идеи самосовершенствования, как для Толстого, идеи самовыражения, как для Достоевского, только идея самопроявления, как для совершенной уже личности. Я согласен.

19.1.78. Вчера вечер Валентина Распутина[743], самого знаменитого сейчас и удивительно талантливого писателя. Я виделся с ним в Иркутске – спокойный, предельно скромный человек. Он смутился, когда я сделал ему комплимент.

Вот кое-какие выдержки из его вчерашней беседы. Сначала растерянность – «я не говорящий писатель. Вот в Москву приедешь, там все говорят – и непонятно, чувствуешь себя дураком. Ленинград – город, где писателей меньше, больше чувствуется культурных традиций. Конечно, есть писатели, которые хорошо говорят и пишут, – один как-то час рассказывал, как переводил мужичонку через улицу, у того жена рожала».