А бывает иная ситуация: человек вроде бы жаждет включиться в приходскую жизнь, но только так, чтобы его в эту жизнь включили, а сам ничего для этого не хочет делать. И до него очень сложно достучаться, потому что, желая, чтобы с ним что-то такое делали, он не может объяснить этого «чего-то» не только окружающим, но и самому себе. Понятно, что он хочет заботы, участия, любви, но в чем это должно выражаться, чтобы его все устраивало, он не знает сам. Таких людей, к сожалению, немало, и они нередко из Церкви уходят, но не потому, что Церковь их отвергла, а потому, что они настолько глубоко эгоистичны, что даже не удосужились сформулировать свой внутренний запрос по отношению к людям.
А порой случается и так. Человек приходит в храм, ищет там общения и хочет сам участвовать в жизни прихода. Может быть, он даже читал Деяния апостолов и помнит, что у всех уверовавших во Христа некогда были единая душа, единое сердце и единая жизнь (см.: Деян. 4: 32). И он желает найти это в храме, но не находит. Это может быть потому, что настоятель совсем не заботится о том, чтобы люди в приходе друг друга узнавали, или потому, что прихожане не хотят брать на себя ответственность за приходскую жизнь даже в самой малой степени.
Ведь люди все-таки обычно ищут в храме большей близости, чем за его оградой. И если настоятель старается содействовать сближению прихожан, они очень быстро это улавливают, какая-то часть из них на это с благодарностью откликается — может быть, небольшая часть, но все же начинается процесс общения и взаимообогащения жизни друг друга.
Внимательный, заинтересованный человек никогда не будет одиноким в храме, где настоятель в проповедях говорит, например, что нужно замечать: вот видели вы постоянно кого-то на службе — и вдруг он пропал. Нужно обязательно выяснить, что с ним произошло — вдруг он в больнице, вдруг ему нужна помощь. А для этого необходимо хоть что-то друг о друге знать: понимать, кто с кем общается, обмениваться контактами. Стоит хотя бы с этого начать — и уже острого чувства одиночества не будет.
Нужно сказать и о том, что одиноким в храме бывает и священник. Прежде всего, потому, что если настоятель деятельно участвует в жизни прихожан, стремится жить с ними общей жизнью, то на него начинают обрушиваться такие ситуации, какие ему и во сне не снились. Все обращаются к нему, потому что больше не к кому. У меня был, например, случай, когда у нашей прихожанки потерялся ребенок в соседнем с Саратовом городе, и она позвонила мне, потому что не могла добиться, чтобы его искали. И мне пришлось вести переговоры с начальником полиции этого города, звонить в СМИ, чтобы они давали объявления. В конце концов, вышли кинологи с собаками, и одна из сотрудниц полиции этого ребенка нашла. Слава Богу! Но в абсолютном большинстве случаев священник может сдвинуть дело с мертвой точки, только если откликнется один, другой, третий человек из его прихожан. Если пастырь знает, к кому с какой просьбой может обратиться, — это одно; а если перед священником терпящий бедствие человек, нависшая проблема, а вокруг некое безвоздушное пространство — это совсем другое, и это очень тяжко.
Конечно, бывают ситуации, в которых тебе толком не поможет никто из прихожан, или они вообще не решаемы человеческими силами. Болеешь ты, например, и все никак не выздоровеешь, а в строящемся храме копятся проблемы и дела, которые без твоего прямого участия решить невозможно. И здесь оказывается самой важной не какая-либо физическая и техническая помощь, а просто отношение людей. Когда ты понимаешь, что ты им небезразличен, что они о тебе думают, что они о тебе молятся, становится уже гораздо легче. И точно так же любому человеку в Церкви бывает легче, когда он понимает, что собратья его по вере, хоть и не в силах на его ситуацию повлиять, помнят о нем и поминают в молитвах. И конечно, одна из наших общих задач — постараться именно такие отношения в Церкви созидать.
Что еще может мешать человеку полноценно войти в жизнь того прихода, где она есть? То, что я называю чувством «заполненной комнаты». Есть люди, которым трудно бывает войти в комнату, которая уже заполнена другими людьми — незнакомыми входящему, но уже познакомившимися между собой, о чем-то разговаривающими. Кажется, что вот есть они, и они уже все здесь, и уже едины — и есть я, и я еще не здесь, и значит, между нами есть какая-то принципиальная разница. И некоторые действительно по этой причине не решаются войти, хотя на самом деле, конечно, никакой принципиальной разницы нет, и уже через несколько минут этот человек будет воспринят следующим входящим как часть большинства. Ровно то же самое бывает и в Церкви: когда человек наконец набирается сил, мужества, чтобы переступить церковный порог, ему все равно кажется, что вот есть все — а есть он. И понять, что эти «все» — не замкнутый круг, а сообщество, где каждому приходящему найдется место, он может далеко не сразу.