Одиночка

– А без смирения никуда. – Инна отстегнула ремень безопасности и начала искать что-то в сумочке. Остановилась и повернула голову к спутнице. – Без смирения нет покоя. Вечный поиск, вечная борьба. Смирение – путь к принятию. Я сейчас как заправский священник говорю. Где я и где религия. Но так и есть. Все приходят к принятию, хоть и называют его разными словами.

– Я уже ничего не понимаю.

– Ты думаешь, это что-то чужое, не твое? Смирение – это не опустить руки, наоборот, делать все, что возможно и невозможно. Пробовать. Но быть готовой смириться с любым результатом. Спокойно. Без агрессии, без жалости к самой себе, без вины. Без, знаешь, этого яда, токсичности.

– Не знаю.

– И не можешь знать. Ты же еще в самом начале.

Саша молчала. Что ей было говорить. Она была в самом начале. Но чего?

Инна резко открыла дверь машины и хохотнула.

– Ну, теперь по кофе? Или ты хочешь скачать приложение и нагадать нам идеальное будущее без говна и проблем?

Они ехали назад, в город.

Они на самом деле двигались и двигались только вперед.

Уже давно было темно. Но Саша этого не замечала. Она отхлебывала горячий кофе и ела маффин, улыбалась уголками губ, смотрела на дорогу, на собранную Инну и чувствовала, как черное нечто беспощадная тьма понемногу расступалась.

Да.

Саша ощущала всем телом.

Там, в ее душе

начало светлеть

восемь

Она стояла у кромки берега.

Маленькая темная фигурка, упрямая, несгибаемая, будто высеченная из камня. И море. И умиротворение. Уморетворение. И монах.

На берег он пришел один или берег пришел к нему, кто скажет Он пришел послушать море, он пришел послушать сердце, он пришел послушать себя. Могло показаться, что он один-одинок, но нет, вокруг были и пенистые волны, и многоцветное небо, и звонкая пустота мысли, которой, очевидно, он так жаждал.

тихо, как же там тихо

знакомо, как это знакомо

тянущее, гнетущее свое, мое

такое страшное и родное

одиночество

Папа прислал деньги. Он должен был приехать после трехчасового видеоразговора о подробностях болезни стал настойчиво внимательным через месяц, два или шесть – как получится с делами, но должен был. Это грело.

Теперь денег было достаточно, чтобы первое время не переживать о лекарствах и еде – о, конечно же, кофе не вине, нет, нет, не вине Можно было спокойно – без шевелящейся внутри тревожности – заниматься оформлением инвалидности, изредка скролить интернет, думать о работе. Конечно же, пытаться этим всем заменить нарастающее горе, настоящее страдание – приступы, которые день за днем становились если не хуже, то и не лучше. Они вернулись, вернулись, но все, что она могла пока сделать, – это ждать приема у трех лучших специалистов. И думать о другом. Учиться думать о другом.

Саша отчетливо понимала – и уже одно это понимание радовало, ведь, значит она оживает, оживает может рассуждать здраво! – что папина помощь – медвежья. Папа – молодец, но это у нее – а не у него – непростой ребенок, это она за ребенка, мальчика ответственна. Она.

но хотя бы что-то уже начать делать

Учиться. Надо было учиться.

но чему чему чему

Она лишь вздыхала. Пока ей нужно было научиться не скатываться в панику, собрать больничные бумажки, а потом вовремя донести их до нужного человека, не забыть печати, подписи и немного зашифрованных врачебных посланий – заключений, как называли это все на свете хирурги, окулисты, неврологи, отоларингологи, логопеды и ортопеды.

– Куриной лапой пишут, – сказала бы праба. В детстве Саше, только услышавшей это выражение, казалось, что кто-то ловит курицу, берет ее лапу, вкладывает туда ручку или карандаш, ну, так и пишет. Никакого противоречия не возникало, мало ли что придумают эти взрослые. Но однажды мысль пошла дальше – а что, если эта лапка была птицы не живой, что, если она держалась отдельно, принадлежала существу уже – совершенно и бесповоротно – мертвому?

Она несколько раз пыталась об этом рассказать. Праба днем на такие фантазии только руками махала, некогда, мол. Некогда, потому что работа. Поле, огород, животные – те же курицы и коровы, и Саша от нечего делать устраивала за ними слежку и вела дневник, подсчитывала ритмичные движения коровьего хвоста и беспорядочные сходки куриных душ. Однообразно и скучно, думалось ей.

как и взрослая жизнь

взрослая жизнь, которую сейчас надо было как-то жить