Одиночка

– Так что прямо тебе скажу, Валера. – Голос у праба был зычный и строгий. – Берись за ум. Бросай бутылку. Иди хотя бы на завод, инженером. Грузчиком временно же, не по тебе…

– Пелагея Ефимовна… – мама пыталась перевести внимание на себя.

– У тебя семья. У тебя ребенок. Проблемы? Они у всех были. Ну связался с бандитами, а кто из молодых парней там не был. Если бы я каждый раз из-за проблем пить начинала, где бы вы были? Под забором уж давно померли все.

– Пелагея Ефимовна…

– Не лезь, Лена, к тебе свой разговор будет.

Сашина мама скривилась, но ничего не сказала. Папа молчал.

– Что, сказать нечего? И не говори. Хватит сопли на кулак наматывать. Вперед. Ишь нюни распустил. Совсем не узнаю. Где ответственность твоя? Думаете, не знаю, что я вам как заноза в заднице? Таких старух все терпят, чтобы наследство получить, а у меня и его-то нет. Знаю-знаю.

– Пелагея Ефимовна…

– Бабуль, да что ты говоришь!

– Ой, не надо. Думаете, я не вижу, куда все идет? Этот за ребенком ходит, в выходные пьет. Ты, Лена, молодец, но Сашку совсем не видишь, не заботишься, не готовишь. Вам семью сохранять надо. Валера, переставай пить, сказала, переставай.

– Все наладится, – тихо сказал папа.

Но праба лишь рукой на всех махнула. Положила Саше на тарелочку горячую лепешку, полила сверху малиновым вареньем. Прокряхтела что-то свое, дуя на чай в блюдце, разгрызая кусочек колотого сахара.

Праба чувствовала. Знала.

Но Саша, Саша так и не поняла, когда родители перестали любить друг друга. Быть друг с другом. Улыбаться, пересмеиваться, спать в одной кровати как родители подружек Ни тогда, ни сейчас не могла она назвать точную дату, когда родители стали одиноки вместе Мама так и не рассказала – считала ненужным, забыла или вытеснила из памяти все, что было связано с годами тяжелого труда и Сашиного взросления.

Поэтому все, что у нее было, – это воспоминания. Обрывочные, где-то пустые, где-то странно размытые, несфокусированные. Но это не казалось важным. Ведь она не составляла из них стройную картину, а собирала впечатления. Прошлое было.

Она слышала.

когда голыми босыми ступнями подкрадывалась, как воришка, замирая, закусывая кулачок, поджимая пальцы на ногах

Крики, перешептывания за дверью.

Мама (горько): «Стыдно, опять денег нет на сапоги, только чтобы заплатить этим, Сашу одеть» и «Почему, ну почему ты во все это ввязался, так и будем жить всю жизнь. Они не прощают, они идут до конца, продавят». Папа молчал.

Саше три

Мама (нервно): «Я так устаю, я совсем не вижу своего ребенка, а ты лежишь, не можешь мне чаю налить». Папа: «Я тоже устаю, это же физическая работа, ты что, не понимаешь, это не твои побрякушки, платья, я руками работаю». Мама: «Хоть какая работа, не только на моей шее». Папа: вздох.

ей четыре года

Мама (громким шепотом): «Сделаешь мне массаж?» Папа: «Я устал, не сегодня». Мама: «Вот всегда так. И ты совсем перестал тут было неразборчиво, и Саша заменила на свое покупать мне лакомку, у нас не получается есть ее вместе, и я уже не хочу ничего». Папа: долгий вздох.

ей пять

Мама (сурово): «Да, именно это и собираюсь сделать, ну а что ты хочешь, я в командировках, только-только расплатились за твои ошибки, я больше ребенка не потяну, мне не нужно». Папа: что-то неразборчиво про любовь к детям. Мама (зло): «Ну-ну, поэтому ты покупаешь лакомку кому-то другому раз мне достается раз в год, и то, вот какие проблемы. У меня проблемы, не у тебя же, тут у вас, мужиков, все просто».

ей теперь шесть

В Сашины семь они совсем не говорили за дверью. Мамы почти не было дома, а папа уволился, чтобы найти что-то поинтереснее, организовать бизнес. И уехал.

В восемь – красивая подруга папы пришла знакомиться с «самой милой девочкой на свете». И Саша подумала и тогда, и сейчас, что, наверное, это было нормально.

Мама любила Сашу.

Папа любил Сашу.

Но мама с папой уже не любили друг друга. И никогда больше не были вместе.

Думали ли родители при каждом разговоре в старом, деревенском, почерневшем от воспоминаний доме, что Пелагея скоро умрет? Жалели ее или старость некрасивая шамкающая шаркающая брюзгливая старость против сочной молодости не давала пощады никому, даже Сашиной самой сильной и лучшей праба?

да, если бы праба была жива

если бы

тогда бы никакого одинокого монаха

они стояли бы там, у моря, пред морем

и плакали вместе

– Я дам тебе денег на обучение, – все так же настаивал папа.