Одиночка

В этот раз лежали не только мамы, но и двое мужчин с сыновьями лет пяти и десяти. И они говорили о таких же проблемах с детьми. Не жаловались, а говорили. Значит, они могли. Мужчины ухаживать и любить своих особенных детей и внуков могли.

И было в этом облегчение.

А еще – надежда, что она, как и все поколение мужчин и женщин broken souls поколение с изломанными душами, – что они все не уникальны, а лишь одни из многих. Хоть для эго это – тяжело, но для психики и понимания «вот, с жизнью можно с справиться» – хорошо. Можно с этим жить.

«Где все счастливые семейные люди, без проблем и травм?» – думала Саша. «Умерли», – отвечал какой-то насмешливый голос в ее голове. «Все хорошие люди умерли, и мы тоже, конечно же, умрем, конечно же. Но это почему-то не пугало, успокаивало. «Или они стали несемейными», – продолжал голос.

«Нет, ну правда, есть же счастливые семьи, красивые, такие, с деньгами, которые живут не в крайней нужде, не выбирают уцененные продукты и спокойно собираются в запланированный отпуск, покупают большую квартиру, пусть даже в ипотеку, и второй автомобиль в хозяйство».

«Почаще бы видеть такое», – сдавал голос, уже не насмешливый – грустный.

Даня с каждым днем все розовел и здоровел. Она работала. Училась.

Люди вокруг говорили о разном, говорили об одном и том же. Но то, что слышала Саша, было криком. О помощи или просто криком ради крика, кто знал.

Она старалась не закрываться, но и не впускать это глубоко. Она слушала многое, отрывочное, разговорное, обращенное не к ней и, по сути, ни к кому и уже даже не оборачивалась посмотреть, кто это говорит:

«…а может, футболистом бы стал, думала я. А сейчас он не понимает, не говорит, не глотает, не сидит и, разумеется, не стоит. Но мячик, мячик ого как держал, сжимал так, как я бы не смогла сжать…»

«…ты вроде и хочешь ребенка учить, но как берешься – это оказывается невыносимо сложно. Ты каждый раз помнишь, что он не понимает, что он не такой, и никогда не будет таким, и никогда полностью не поймет и, главное, не поймет, зачем понимать. Учить – страдания, а не учить – совесть сожрет. И он становится старше, и все больше видна разница…»

«…ну, а ты что-то делай, чтобы он не ушел. Подстраивайся, работай над отношениями. А то как одна-то потом? Мужчина в доме нужен, пусть хоть такой…»

бойся, держись покрепче за его член

«…пусть уже закончится и все, чтоб ребенок не мучился. Лучше один раз отплакать, чем каждый божий день…»

один раз отплакать

«…да какие у тебя проблемы? Ты хоть раз думала, на что купить последнюю пачку макарон? Или когда сидишь и пересчитываешь последние деньги, а потом выбираешь, заплатить за садик, купить продукты на ужин или занять на билет в один конец, чтобы не видеть этого козла?»

да, вот это было горе бедности

И если и было – если вообще могло быть – такое горе, то в чем оно состояло: в переживаниях о старой, хоть и импортной машине; выборе фасона туфель, пусть даже одних-единственных; или в том, что маленьким детям нечего есть? и не соревнование это, но все же

Да, Саше тоже было интересно, каково это – не думать о деньгах каждый день. Но единственный выход, который она для себя видела, – работать. И молчать. Пока на ее заказы жить было нельзя, но постепенно и они увеличивались в сложности и объеме. Цену она по-прежнему держала невысокую, но уже чувствовала, что справляется гораздо быстрей и лучше. И это очень радовало. Еще хотелось, очень хотелось начать рисовать.

«Обязательно, – обещала себе Саша. – И до этого доберусь. Надо только немного потерпеть. Надо немного встать на ноги». Свои желания, свое «я» она больше никуда не засовывала.

если прятать, то только на время

Потому что весь путь от рождения и, вероятно, до смерти она будет искать свое «я», стараться определить, назвать, вербализировать то, чего не понимает до конца

и вероятно, полностью так и не поймет

* * *

Их выписали через десять дней. Поменяли повязку на швах, сделали анализы и отпустили восстанавливаться домой. И все понимала Саша – что все это ради него, Дани, и что, в сущности, в этот раз было вполне комфортно, и не так тревожно, но сердце отстукивало: домой, домой, домой.

Дима ждал на первом этаже, приобнял Сашу, пытался поцеловать, но у Дани куда-то пропала игрушка, и она кинулась ее искать – вдруг забыли в палате. Слишкомважныйзаяц лежал за спиной Дани, в коляске, и молчал. Как будто и не ведал о своей важности. Как будто.

– Знаешь, что мы тут выучили, – ласково сказала Саша уже в машине. – Смотри, – она повернулась к Дане и начала:

– Ди…

– …ма, – выпалил Даня и затараторил: – Ма-мамамамамама.

Мужчина рассмеялся, и Саша вдруг увидела, что из его морщин пропали и напряжение и несвойственная, но появившаяся, а сейчас опять исчезнувшая тоска. Что-то изменилось. Сдвинулось. Пере-форма-тировалось.