Одинокая орешина

Мамян не мог и не хотел говорить, что Рубен Сафарян его одноклассник, они восемь лет вместе учились. Была еще одна причина, заставлявшая его повидать Рубена. Вчера встретил Манука — он строитель, работает в стройуправлении министерства. Дела у него были нехороши — заместитель министра по строительной части (Мамян еще не знал, что он двоюродный брат Соны Микаелян) стал всячески преследовать Манука, а Мануку все не удавалось попасть к Рубену и рассказать. Мамян давно не видел своего одноклассника — нужно непременно сходить, побеседовать, и о Мануке сказать, и об Армене.

— Ну что ж, попробуйте, — оборвав смех, сказал Вануни. — Вы плохо знаете Рубена Сафаряна.

«ВЗРЫВ»

«…Сиди, не вставай. Не гора к Магомету, а Магомет к горе. Можно тебя приветствовать? Видимо, новая секретарша еще не обучена порядкам. Представляешь, тут же соединила меня с тобой, как только услыхала, что звонит твой старый друг. Ты случайно не обижаешься, что я тебя на «ты» называю? По-моему, должен обижаться, если я начну называть тебя на «вы». Бывшая твоя секретарша была таким цербером! Когда ни позвонишь тебе, ты, бывало, либо очень занят, либо у тебя важное совещание, либо ты говоришь по другому телефону с кем-то сверху, либо встречаешься с избирателями. А в остальное время тебя для всех «нет у себя». Слушай, ты теперь, наверно, и впрямь редко бываешь «у себя»? А может, и не хочешь уже находиться с собой, у себя, напротив себя? Наверно, тебе приятнее быть только со своим сегодняшним «я», но нельзя ведь от себя избавиться. Внутри у тебя много всего разного, хочешь не хочешь. Знаю, ты теперь и в самом деле очень занятой человек. А я ни твой избиратель, ни звонок «сверху», я — один из тысячи подчиненных тебе учителей… Не хмурься, шучу. По какому я вопросу и чем ты можешь мне помочь? А ни по какому, ничего мне от тебя не нужно, не хмурься. Послушай, а не может быть такого, чтобы ты вдруг нуждался в моей помощи? Что ты усмехаешься? Можно взять сигарету? Забыл свои в приемной. Хорошие сигареты… Что ж, покурим, посмотрим друг на друга… Ну а теперь спрашивай, как мои дела — женился ли я. Ты, конечно, помнишь, что семьи у меня не было, ни одна девушка в меня так и не влюбилась. Спроси, где я живу, в старом ли доме. Полно вопросов, задай мне какой-нибудь, не жалей. Я сейчас уйду, не сиди как на иголках, расслабься, улыбнись по-дружески, произнеси одно из наших старых, добрых, наивных словечек… Ты удивишься, но у меня, клянусь, не было никакого желания к тебе идти. Просто мать замучила: сходи да сходи. Ты помнишь мою маму? Она какой-то дурной сон про тебя видела и покой потеряла. Раз пять звонила, чтоб голос твой услышать, но слышала только голос твоей секретарши. А в последний раз секретарша вежливо предупредила ее, что приемный день у товарища Сафаряна пятница, с двух до пяти. Поинтересовалась, мать учительница или родительница. Сказала, что записаться нужно заранее. А мама, сам знаешь, наивная верующая женщина, удивилась. «Какой такой Сафарян? Я Рубена прошу». И слова «записаться заранее» до нее, конечно, не дошли. «Я Рубена прошу, — говорит. — Приятеля моего сына. Хочу его голос услышать». — «Мамаша, — отвечает секретарша (мамашей назвала — и на том спасибо), — товарищ Сафарян в пяти школах учился, у него минимум три тысячи друзей-ровесников, и если все матери этих трех тысяч захотят услышать его голос… Теперь каждый хочет услышать голос товарища Сафаряна…» Так она и сказала, и в этом, безусловно, много правды для меня, но не для моей матери. Одним словом, мать заставила, чтоб я с тобой повидался. Говорит, может, с другом твоим что-то стряслось, сон уж больно дурной… Не смейся… Знаю, в половине третьего у тебя важное совещание, не волнуйся, я сейчас уйду. Мать заставила передать тебе айвовое варенье. Вот, бери — мать до сих пор помнит, что ты его любишь. Своими руками варила…