Одинокая орешина

Армен растянулся на диване. Скоро отец придет, начнутся расспросы. И как быть с такой физиономией — все на ней отражается, ничего не скроешь. Как им всем объяснишь, за что его исключили из школы? Ведь пилить будут, и еще как!

Повесить бы на спину Сааку Вануни табличку: «Развалина. Охраняется государством…»

Кто же все-таки написал письмо?

На телефонные звонки он не отвечает, вот уже три дня избегает ребят. А домашние и рады, говорят всем в дверях: «Его нет дома…»

Значит, от тети посылка? А интересно, фломастеры она послала? Он ее просил.

— Отец пришел, вставай, — заглянув в комнату, сказала мать.

Нехотя, вяло поднялся, уселся перед телевизором, передавали «Новости дня».

— Знаешь, Наринэ, меня исключили из школы…

Сестра в тревоге приблизилась к нему. Он ей все рассказал. Ведь должен же хоть кто-то знать все как было. Мари шутила, играла, и вдруг… Ваан ее любит, Армен это знает. И не только Армен — Мари тоже это знает. А вот взяла — и расстегнула платье… Сколько это длилось секунд? Ох уж эта Сона Микаелян! Да нет, это хорошо, что она тут же вошла. Ваан — его лучший друг, а вот подрались. Мари была такая странная, в каком-то экстазе танцевала — будто не в себе.

Наринэ выключила телевизор, прикрыла дверь.

— Вот тебе и Мари! Везде одно и то же, я же говорила. Убедился, какая ваша Мари…

— Да ни в чем я не убедился. Ты ее не знаешь. Впрочем, я и сам ее не знаю.

— Теперь новое поколение везде одинаковое — ив Австралии, и в Армении. Хотела вам понравиться. Кто знает, что у нее было в мыслях… Ладно, плюнь, Армен.

— Оставить Армению? Уехать?

— Армения у всех у нас внутри. Знаю, что буду скучать. Впрочем, везде есть армяне.

— Ты мне противна, Наринэ.

— А твоя Мари? Она тебе не противна?

— Мне все противно.

— Австралия! Представляешь, Армен, Тихий океан, Сидней. Знаешь, какая богатая страна? Двенадцать месяцев в году купайся, загорай… Хочешь, я тебе джинсы отдам?

Армен, чуть не плача, смотрел на сестру, которая была ему очень дорога. Боже, как они отдалились друг от друга! Еще одна ниточка оборвалась — теплая, чистая… Ладно, к черту все! В Ереване, помимо школы Мовсеса Хоренаци, есть еще двести школ, так что он не пропадет… А Марк — загадка, нужно ее разгадать. Но сперва следует узнать, кто писал письмо. Перед тем как уйти из школы, он убьет его. «И попаду в тюрьму», — тут же родилась в мозгу следующая фраза. Значит, не уедет. Горькое утешение.

— Пошли в кино, — сказала Наринэ. — Французский фильм. Развеешься. Отцу не собираешься говорить?

— Не знаю.

— Так пошли?

— Мне нужно подумать. Хочу увидеть Мари.

Раздался телефонный звонок.

— Ваан? — Наринэ вопросительно посмотрела на брата. — Здравствуй, Ваан, это Наринэ. Армен? Он спит, плохо себя чувствует. Голова болит. Хочешь с ним встретиться? Ну я ему скажу, когда проснется.

Наринэ опустила трубку на рычаг.

— Почему ты его избегаешь?

— Я всех избегаю. А с Вааном мы подрались, так что, можно сказать, враги.

Наринэ взглянула на брата с сомнением. Взглянула глазами старшей сестры. Как-никак три года разницы, это что-то да значит. Армен еще ребенок, большой ребенок.

Опять звонок.

— Мари?

Армен вскочил с места.

— Мари?

— Мы должны встретиться, Армен. Это письмо написал Ашот Правдивый. Класс его судил. А Мамян сказал: правильно сделали.

— Откуда знаешь?

— Ваан сказал. Он тебя ищет.

— Я хочу поговорить с тобой, Мари.

— Приходи ко мне в школу, если хочешь. Это в здании школы Шаумяна. Уроки кончаются в десять.

— Говоришь, Ашот написал? Я его прикончу.

— Наш класс с ним уже расправился.

— Ладно, я к десяти приду.

Армен вдруг припомнил, что в кабинете Вануни Ашот вел себя тише воды ниже травы — не отрицал ничего и ничего не утверждал. Вот скотина!

— Я ухожу, Наринэ.

— Вы ведь в десять договорились.

— Хочу побродить по улицам. Все улицы выучить назубок, каждый камень… Там спросят — расскажу. Знаю, что будут спрашивать.

«В милом братике началась ломка, — подумала Наринэ. — Значит, поедет…»

НАДПИСЬ НА ДОСКЕ

На доске было что-то написано. Даниелян сперва не обратил внимания, потом вдруг прочел: «Может быть, вы сделаете себе из той глины сердце, учитель». Даниеляна как громом поразило. Дело в том, что на прошлом уроке он, злой, в ярости бросил, процедил сквозь зубы. «Вы еще глина, я из вас могу вылепить что угодно». А на перемене они ему, значит, приготовили ответ?

— Стереть?..

Кто это сказал? Голос был женский. Перечел еще раз, и эти написанные мелом слова причинили ему невыразимую боль. Показалось, кто-то режет его тупым ножом. Класс притих, и эта тишина напоминала тишину операционной. Воспитание Мамяна приносит свои плоды: они учатся мыслить, вместо того чтобы учить предмет. Но почему ему не хочется ни кричать, ни выяснять, кто это написал? И почему он так беспомощно опустился на стул?

— Идите домой, — он постарался, чтобы голос его не дрожал. — Вы свободны.

Последним вышел Ашот Канканян. Ашот что-то, может быть, хочет ему сказать?

— Иди, Ашот.