Одинокая орешина

Вот уже третий день Сона не появляется на работе, Даниелян расхаживает сосредоточенно и заговорщицки, а Антонян собирается вести свой класс в Матенадаран. Разве можно толпой ходить в Матенадаран? «Я придумал хорошее мероприятие, — сказал вчера Антонян. — Пусть сходят в Матенадаран, посмотрят на наши рукописи и осознают, дети какого народа они». Матенадаран — мероприятие? «Сказал, что в субботу сочинение. Это внеклассное задание. В программе, сам знаешь, нет».

— Товарищ Тигранян вас просит, товарищ Папян.

— Мамян, — поправил он и направился к двери, мысленно продолжая разговаривать с Антоняном. Однослойный человек. А может быть, это только кажется? Может быть, другие слои просто скрыты от глаз?

Тигранян поднялся с места и протянул Мамяну руку. Ему было лет сорок пять, виски уже начали седеть. Он выглядел человеком усталым, замученным делами.

— Я попросил, чтобы вы пришли, потому что наслышан о вашей беседе в райкоме.

Ясно — дело рук Канканяна.

— Вы не член партии, я знаю.

— Нет, но…

— Кофе хотите?

Ничего себе переход!

— А закурить можно?

— …и кофе? Так я вас понял?

Секретарь дважды нажал на кнопку звонка. Может быть, это означало две чашки кофе? Директор прежней школы вызывал звонками семерых: завучей, старшую пионервожатую, секретаршу, завхоза, секретаря партбюро, председателя месткома. И каждый знал число адресованных ему звонков. Звонок — и вскакивала секретарша. Второй звонок — она облегченно опускалась на стул, но начинал беспокойно ерзать на месте первый завуч. Третий звонок — теперь тревожно озирался второй завуч. И так далее. Больше всего — целых семь! — звонков выпадало на долю завхоза. Они к тому же оказывались самыми бессмысленными, потому что завхоз редко бывал в учительской… Почему вдруг он сейчас об этом вспомнил?

— Я с этой историей в общих чертах знаком. Печальный случай. — И вдруг — А где вы работали раньше?.. У Мерангуляна?.. Целых три года? Так долго выдержали?

Значит, он хорошо знает Мерангуляна? Это утешительно.

— Так семья героя намеревается уехать за границу? А героиня учится в вечерней школе?

— Армен мне кажется славным парнем. А девушку я не видел. Два дня назад ребята всем классом пошли к Армену. Сами решили и пошли. Рассказывают, это было вроде судебного процесса, родители растерялись.

— Всем классом пошли, говорите?

— Кроме… Ашота Канканяна.

— А, это сын нашего Хачика.

— Знаете, может быть, они и не должны были так поступать с Ашотом, можно было бы придумать что-нибудь другое, но… если говорить честно, мне по душе то, что они написали на доске: «Он предал своих товарищей. Так начинается измена Родине».

— Не слишком ли патетично?

— Хотите, я покажу вам одно сочинение, всего несколько строк. Вы, может быть, скажете — патетично, но… я этому верю. Не очень ли мы все стали будничными, заземленными, не очень ли мы остерегаемся произносить высокие слова — вдруг скажут: притворяется?.. Прочесть?

— Да, да, пожалуйста.

Мамян открыл тетрадь Лусик Саруханян. «Почему взрослые, говоря о войне, смотрят на нас с каким-то укором: вот, мол, дармоеды, что мы для вас сделали. Но никто из нас, из этих самых «дармоедов», не виноват в том, что взрослые видели войну, а мы нет. А если вдруг снова будет война, я уверена, что длинные волосы наших мальчиков сплетутся в прочное кольцо, которое задушит врага, а девочки разорвут свои брюки и перевяжут ребятам раны. И потом, вы не находите, что в мини легче и ползать и бегать?..»

— Оригинальная защита мини-юбок, — засмеялся Тигранян, потом нахмурился. — Мы порой не понимаем ребят. Такое ощущение, что они говорят на древнегреческом, а мы на грабаре[62].

— Значит, нужно учить древнегреческий. Выхода нет — это единственный путь… Иногда работа с молодежью мне кажется балетом на льду, а вся их жизнь глубже, подо льдом — с заботами, мечтами, ошибками, глупостями.

— Мы мерим их на свой аршин. Для нас модель — наша собственная молодость.

Разговор начал Мамяну нравиться.

— А что это за суд Линча?..

Рука Мамяна, потянувшаяся к кофе, слегка дрогнула: ну вот и начинается главное. Нет, видимо, у него одна дорога — оставить школу и переводить Аполлинера.

— Понимаете, они не были убеждены, что подлость будет наказана, что мы, взрослые, ее накажем. Поэтому они наказали ее по-своему, вот в чем боль.

Выпил кофе залпом, обжигая губы, но на душе полегчало.

— Нам кажется, что мы их знаем, поскольку знаем себя. Но разве себя мы знаем? Парню семнадцать лет, и вдруг он строчит анонимку. Сказал бы в лицо, что думает, или бы кулаками не допустил той сцены!

Секретарь слово в слово повторял мысли Мамяна, и учитель улыбнулся.

Вот письмо Ашота Канканяна. Оно почему-то оказалось в папке. Показать?

— Вы не хотели бы взглянуть на то письмо?

— Хотел бы. Наши ящики полны подобной писанины, но от семнадцатилетнего автора анонимок еще не было.

Мамян протянул листок.

Тигранян надел очки, стал читать. Потом снял очки, потер лоб и еще раз надел. Нахмурился — прямо па глазах стали прибавляться морщины.

— Не может быть, — сказал секретарь сам себе, но вышло, что сказал Мамяну.

— Что?