Одинокая орешина

Звуки зурны оборвались, и Овсеп услыхал шаги.

— Ты где, Овсеп? — раздался голос Андо. Ребята, оказывается, его уже ищут.

Овсеп нажал кнопку фонаря — свет, как меч, выхваченный из ножен, разрезал темноту на две равные части.

— Я тут, Андо. Иду, — поднялся и пошел, тяжело ступая.

— А мы-то испугались: что с ним? — сказал Андо. — Ты так не убивайся. Отца твоего, слава богу, честь по чести похоронили. Да и при жизни ты берег его как зеницу ока…

— Вы идите, ребята, — махнул рукой Овсеп, — идите, а я чуть-чуть побуду тут.

Парни еще поупрямились, пытаясь уговорить Овсепа идти с ними, но тот твердил свое:

— Останусь. Дорогу я хорошо знаю — как-никак, родные места, сколько бы я их ни клял.

Музыканты хотели было сказать: ты ведь много выпил, как машину поведешь? — но промолчали. Во дворе прощально зарыдала музыка. Овсеп осушил еще один стакан водки. Музыканты направились к машинам. А он с ожесточением подумал: «Я это село бульдозером с землей сровняю». И тут же вспомнил, что отныне ему сюда ездить и ездить, ведь отец остается здесь, отцу больше некуда деваться…

Опять увидал угол, где мать вязала носки… Ее похоронили в Ереване семь лет назад. Отец мучился сомнениями: не похоронить ли в деревне? «А зачем? — решил в конце концов. — Дом наш теперь — Ереван. Пусть поближе к нам будет». — «А ты зачем сюда приехал? — спросил он отца так, словно тот сидел рядом с ним. — Да, ты-то зачем приехал?» Но отца нс было рядом, и ответа не последовало. Овсеп снова выпил и за себя, и за отца.

Небо было в крупных звездах, а полная луна висела так низко, что Овсепу показалось, она его слышит. Он совсем захмелел, опрокинул стол, и зазвенели пустые бутылки, а початые окропили траву водкой. «А вдруг и трава опьянеет? И змея какая-нибудь налижется, захмелеет и обовьет меня?» — он усмехнулся. Потом порвалась нить — скатились воспоминания в траву подобно бусинкам и затерялись в хмельной траве и колючках.

В селе не слышно было ни звука, даже собаки не лаяли, и Овсепу почудилось, что он на кладбище. «А не поднять ли дом? — вдруг осенило его. — Раз в году приеду, покучу с приятелями. Может, отец для того и хотел в этой земле почивать? А, Овсеп?.. Да нет, сказал бы. Мол, так и так: отремонтируешь чин чинарем…»

Овсеп заплутался в вопросах, в голове его был туман. Решил встать — ноги подчинились с трудом. Шатаясь, направился к машине, сел за руль. Машина работала как здоровое сердце. Рука потянулась к кнопке магнитофона, но не нащупала ее. Голова тяжело опустилась на руль.

Он уснул.

Если бы Камсарян был дома, он бы увидел в окно, что в селе стало одним огоньком больше и горит тот огонек всю ночь напролет.

35

Сначала Вольфганг Маер пошел в школу. Но дверь оказалась заперта — ни Соны, ни учеников. Ноги сами привели его в кузницу. Она была пуста и безмолвна. Вольфганг сел на камень под орешиной, закурил. Сона рассказала ему о трех кузнецах, и он даже представил теперь их лица. Его кузнецы были почти немцами. Согомон, Санасар, Гегам… Трудные имена. Наверно, кто-нибудь из них сидел-дымил когда-то на этом камне. Но кто именно? И когда? Если бы камень мог помнить… В его расщелинах зеленел мох, на орешине уже появилась завязь. Календарь природы переворачивал свои страницы с прежним терпением, не гнушаясь повторами.

«Пойду поищу учителя, он, наверно, дома, — подумал Вольфганг. — Побеседуем об армянской истории, он расскажет мне легенды», — и поймал себя на том, что больше всего хочет увидеть Сону. Засмеялся: «Осторожно, Вольфганг Маер, армяне — народ горячий, ревнивый, и даже святой закон гостеприимства не остановит их, намнут тебе бока». В тот день Сона беседовала с ним как с давним знакомым и была по-европейски раскованна, но не заблуждайся, Вольфганг Маер, не переходи незримой границы.

В доме учителя дверь тоже была заперта. Ему стало грустно. Он стал медленно взбираться на горный склон, где уже пробудились цветы, муравьи, бабочки, стрекозы. Изумительно хороша была зеленая трава… Вспомнил легенду о царе Артавазде. Интересно, три кузнеца ударили бы молотом по наковальне, чтобы сделать крепче цепи несчастного царя? Странная легенда: народ наказал своего сына, озабоченного народными тяготами и невзгодами. Может, легенду эту сочинил какой-нибудь придворный поэт? Нужно спросить у Соны или у ее отца… Взору его открылась обширная поляна — вся в маках. Вдали показались люди. Он ускорил шаг и увидал Сону, ребятишек и четырех мужчин. Они косили траву. И Варужан был в числе косарей. А ребятишки под предводительством Соны собирали траву охапками и расстилали на солнце.

Сона, заметив Вольфганга, пошла навстречу.

— Здравствуйте, фройлейн Сона.

— Здравствуйте, Вольфганг.

Сона в голубых джинсах среди алых маков и молодой травы показалась Вольфгангу чудом.

— А где ваш отец, фройлейн?

Сона с утра побывала в милиции, но отца повидать не удалось. Антонян сказал — он под следствием, завтра его вопрос решится. Сона позвонила из райцентра Армену. «Постараюсь сразу приехать», — пообещал брат. Завтра… Значит, еще целую ночь отец проведет под арестом.

— Он поехал в Ереван, Вольфганг.