Одинокая орешина

— Знаешь, какой мне сон приснился сегодня? Благо кровать удобная. Будто в селе нашем собрались все, кто уехал, и даже те, кто умерли в последние годы. И Сирак, усопший на днях. В селе негде иголке было упасть, из труб дым валил, на мельницу очередь выстроилась, в кузнице плуг мастерили, хачкары поставили там, где им стоять положено. А крыши на всех домах были выкрашены…

Камсарян умолк на минуту, протер глаза: сочиняет он или в самом деле это все снилось? Картина эта была столь желанна его сердцу, так долго мечтал он о ней, что, может, и сочиняет. Но подобный сон он однажды уже видел.

— Надо бы мне в этом месте проснуться, не досматривать, но я не проснулся. Собрались, значит, все, и вдруг скала как загрохочет: «Иду на вас, иду на вас!..» Все переполошились. Песня осталась недопетой, мельничное колесо замерло на полуобороте, пересуды застряли у женщин в горле, поднятые молоты кузнецов не опустились на наковальню. Люди кинулись в панике бежать, и вдруг вижу: я один, и скала идет на меня. И я пустился наутек… Просто срам. Бегу, а скала за мной, я быстрее, и она с каждым мгновением делается огромнее, страшнее и, наконец, все закрыла собою: и село, и часовню, и водопад… Тяжелый сон. А Андока вот не вспомнил. Почему не вспомнил? Других наставляю, а сам удрал.

— Успокойся, отец. Давай поговорим о другом. Не хватало еще из-за сна переживать.

— Успокойтесь, — сказал Левон. — Сона на улице.

Вошел сержант Аматуни и виновато остановился у дверей.

— Здравствуй, учитель. Лейтенант Антонян сказал, что время свидания кончилось, но можете еще несколько минут поговорить.

Камсарян вспомнил ночную беседу с Антоняном.

«Обиделся, что я Лернасар назвал кладбищеселом? А что же оно еще такое? Сколько в нем домов осталось? Сколько человек?»

«Шесть домов. Двенадцать человек».

«Ну, вот видишь. Разве это село? Есть решение, учитель, так что все равно вас оттуда вытурят».

«Земля будет жаловаться».

«Земля?.. Вот это новость! Земля, стало быть, кляузница, строчить начнет кому следует?..»

«Кладбищесело?.. Нет, нет». — И вместо ответа рассмеялся в лицо Антоняну.

— Произошло недоразумение, учитель, — сказал сержант Аматуни. — Завтра все выяснится, и ты отправишься домой. Дочка тебе поесть принесла. Я сюда поставлю.

— Значит, вы сейчас не уйдете? — до слез обрадовался парнишка, про которого все забыли.

Он стоял у стены и во все глаза смотрел на Камсаряна.

— А ты почему тут, парень? — спросил Левон.

— Голубей держу. Я из Базмаберда. Пускаю голубей с крыши. Говорят, запрещено. Что я такого делаю?.. Голуби полетают-полетают и назад возвращаются. Я правду говорю.

— Вы идите, — сказал Камсарян. — Мы тут с Ваграмом недоговорили.

Аматуни, Армен и Левон вышли на улицу.

— Произошло недоразумение, большое недоразумение, — конфузился Аматуни. — А у Антоняна с сердцем плохо, только что лекарство пил. Он горстями таблетки глотает.

На улице, у газетного киоска, стояла Сона.

— Ну как отец? Не простыл, ненароком?

— Хорошо. Ночью сон видел. Рассказывал нам. Интересный сон.

Сона сама не захотела идти в милицию. Надеялась, что без нее мужчины легче договорятся с лейтенантом и отца отпустят. Она не представляла отца арестованным и видеть его униженным не хотела. Значит, еще ночь он пробудет тут. Сона посмотрела на огромное низкое солнце, и ей захотелось плакать. Вспомнила лицо отца, когда он смотрел на нее сквозь запыленное стекло удалявшегося «виллиса».

— Поехали в село, — предложила она.

— Поехали, я вас подвезу, — сказал Левон. — Потом вернусь, разыщу судью, он куда-то девался.

— Вы поезжайте, — Армен задумчиво посмотрел на дорогу, — а я пойду пешком. Хочу побыть один.

38

Остановив серый от пыли «виллис» возле ворот, Врам вошел во двор. Окликнул отца — ответа не последовало. Из глубины сада донесся собачий лай. «Ты счастливее меня, — подумал он о собаке. — Служишь одному хозяину, есть у тебя тут несколько приятелей — живешь в свое удовольствие». Врам устал. Быть председателем четырех сел — пусть даже разрушенных — дело не легкое. А работать у такого председателя водителем — сущая каторга. Сколько километров в день делает этот многострадальный «виллис» по воде да по камням? И куда ездит, зачем ездит Мигран Восканян, чем он занимается — един бог весть. Сидел бы уж в Цахкашене, где его жена, дочь, или в Вардаблуре, где его кабинет. Так нет — прирос к этому селу. Теперь еще из-за хулиганов, избивших его сына, морока. Каждый день в милицию ездит. Восканян ругается, грозит. А завтра опять, говорит, в Ереван нужно.

Снова окликнул отца. Но на балконе вместо него появилась Мариам:

— Он в саду деревья прививает. Уже часов пять возится. Охота ж ему…

Врам нахмурился — уловил скрытую иронию в тоне жены: мол, гляньте-ка на него, всего ничего жить осталось, а он деревья прививает — что ж, трудись-трудись…

— Я схожу в сад, посмотрю, чем он занят. Да, теща привет передавала. Я ее звал к дочке в гости. Не поехала.

Ничего не ответив, Мариам резко повернулась и пошла к двери. Врам, махнув рукой, направился в сад.