Одинокая орешина

Лусик сидела за столом и что-то писала. Хлопнула дверь — девочка подняла голову и с ухмылкой поддела Мариам:

— Что-то не в духе наша невестушка…

Мариам взорвалась:

— Только что брат твой насмехался, теперь ты! Всем не угодишь! — И ушла в спальню.

«Бедные родители, — подумала она, — забросила судьба вашу единственную дочку в дикие горы… С утра до вечера не с кем словом перемолвиться. Сона Камсарян ходит по селу задрав нос — в школу играет. Может, с золовкой дружить? Во-первых, возраст не тот, а во-вторых, у нее язык до самого Еревана дотянется… «Вижу, Мариам, измучилась ты, — услыхала она повторенные в сотый раз слова свекра, — потерпи еще, немного осталось…» Сколько же мне ждать-то? Что со свекром сделается, если он тут с дочерью останется, а мы у себя жить начнем? Ведь знает, что все равно уедем…»

— Из-за чего слезы льешь, невестушка? — появилась Лусик в дверях спальни. — На какую тему? Скажи — вместе поплачем.

— Иди пиши свое сочинение! — холодно оборвала ее Мариам. — Дай бог, чтоб муж твой был такой же тряпкой, как брат! Тогда узнаешь, из-за чего плачут!

— Не выходила бы за него, — последовал вполне резонный ответ. — А про отца моего не смей говорить ни одного дурного слова.

После случая у хачкара Лусик изменилась, прежней сорвиголовы как не бывало. То в угол забьется, то выберет в саду местечко поукромнее — сядет на камень, задумается. Сомнения в ней гудят как пчелы в улье. А Варужан сделался мрачным, замкнутым. Они друг с другом почти не говорили. Столько всего в душе накопилось, а шли молчком, как враги.

— Вы, муж с женой, можете уезжать, а я отца не оставлю! — и хлопнула дверью.

«Гляньте-ка на эту дуреху! — вскипела Мариам. — Хочет стать барышней Камсарян номер два! Посмотрим, сколько ты тут выдержишь!»

Врам нашел отца под грушевым деревом.

— Чем занят, отец?

Оган поднял голову:

— Опоздали, Врам. Не знаю, привьется ли. На целую неделю опоздали.

— Не привьется — и не надо. Плакать, что ли? У тебя все только книги твои, деревья…

Отец улыбнулся виновато как-то, по-детски:

— А что ж мне еще осталось-то?..

— Хоть ел? — у Врама потеплел голос. — Мариам сказала, ты уже часов пять тут.

— Ел, ел, сноха недавно накормила… А тех кресто-убийц не отыскали?

— Нет, — коротко ответил Врам. — Пошли в дом…

Отец с сыном неспешно поднялись по крутой садовой стежке.

Деревья были в цвету, ручей журчал, звенел, как стайка девчонок, и наступающий вечер наполнял стариковскую душу несказанной печалью. Каждый день был для него днем прощания: с этим дивным миром, с этими деревьями, с этим небом. Сын его не поймет. Поймет, да поздно…

39

На столе Соса Сафаряна лежала телеграмма из Новосибирска. В телеграмме сообщалось, что бывший житель села Лернасар Н-ского района Армянской ССР Саргис Арменович Мнеян скончался от сердечного удара в больнице на станции Михайловская Новосибирской области. Похоронен там же. Могила № 4828.

Кто такой Саргис Мнеян? И почему телеграфировали ему, Сафаряну? Вдруг на него нашло озарение: ну, разумеется, это тот самый патриот села, бывший лернасарец, который строчил письма из Иркутска, грозил из Сибири пальцем!

Сафарян быстро поднял трубку, набрал номер редактора.

— Асатур? Это Сафарян. Ты написал о том сибиряке из Лернасара?

— Пишу.

— Опоздал. Он в дороге умер. Телеграмма только что пришла.

— Я ведь говорил…

— Что ты говорил? Хорошо, что затянул со статьей, а то подвел бы нас под монастырь. — Он помолчал, взгляд его снова упал на телеграмму: — Могила номер четыре тысячи восемьсот двадцать восемь.

— Какая могила?

— Саргиса Мнеяна. Его похоронили на станции Михайловская Новосибирской области.

— Видно, крупная станция.

— Откуда знаешь?

— Так номер же могилы четыре тысячи с лишним…

— А, верно, — и положил трубку.

Вдруг Сое Сафарян вздохнул, подумав о бренности бытия, о добре и зле. Долго курил, смотрел в окно на горы-«сиротинки». Попытался представить, каким человеком был Саргис Мнеян, размяк окончательно, отыскал письмо Мнеяна, которое не давало ему покоя несколько дней подряд, и перечитал. Чего, в конце концов, он хотел? Тридцать лет назад зеленым юнцом покинул село, а в старости затосковал, решил вернуться, но возвращаться, оказалось, некуда. Интересно, есть у него родня? Надо бы сообщить… Могила номер четыре тысячи восемьсот двадцать восемь. Был человек, стал безликим номером могилы…

Дверь арестантской открылась. Вошли Арам Варду-ни и Армен, а сержант Аматуни остался в коридоре.

— Папа, мы за тобой.

Вардуни подошел, протянул Камсаряну руку:

— Не думал, что придется познакомиться в такой обстановке.

— Я провел тут два хороших дня, — улыбнулся Камсарян. — Так что не жалуюсь… А я представлял вас старше. Вы моего письма не читали?

— Сам не читал, но существенные моменты мне пересказали. Оно передано в исполком. Подумал: я человек новый, они знаю г положение вещей лучше меня, пусть разберутся, а потом прочту. Я даже хотел сначала побывать в селе, потом уж встретиться с вами.

— В пятницу меня вызвали в исполком. Пойти?

— Конечно.

Армен нервно ходил взад-вперед по тесной комнате, а паренек-голубятник смотрел в окно.