Одинокая орешина

— Ну если бы народ руководствовался только ею, он бы сейчас и остался только… в исторических книгах.

— Были такие, которые следовали ей. И сейчас есть, вот как…

— И будут. Хлеб, конечно, тоже нужен…

— Много совершено ошибок, — прервал его Камсарян, — а ключ для их исправления не в моих руках — в ваших! Вы должны иметь не только внешний портрет народа, но, если хотите, его рентгеновский снимок: какие в нем хвори засели, какие кости повреждены.

И два человека, сидевшие по разным краям деревянной кровати, посмотрели друг на друга долгим, немигающим взглядом.

— А поэтов вы зря распекли, — вмешался Армен. — У нас есть хорошие поэты.

— Он сам поэт, — пояснил Камсарян.

Арам Вардуни улыбнулся:

— «Как лампа девушка — с глазами богоматери…» Прости, Армен, я твоих стихов не читал, а должен бы. Помню, поехал я в Шотландию, нас свозили на остров — самую северную точку страны. Небольшой совсем островок. У одного бородатого молодого человека на груди был значок с надписью. Перевели. Оказалось, что там написано: «Берегите местных поэтов»… Бородач был одним из четырех поэтов острова. — И засмеялся: — Не заказать ли такой значок для нашего района: «Берегите местных поэтов». Я с радостью прочту твои стихи, если ты мне журнал пришлешь.

…Той же ночью, когда Армен и Сона наконец заснут, Саак Камсарян выйдет в село и будет, подобно привидению, бродить по пустым улицам, поднимется в кузницу, засмотрится на темно-синий силуэт Одинокой часовни, на рухнувшую стену дома Асанет. Не будет литься свет ни из одного окна, и луны не будет, и звезды покажутся крошечными булавочными головками, но Камсарян станет бродить по селу подобно слепому и увидит все. Вернувшись домой, тихо включит свет — это окажется единственный огонек в селе — и напишет в общей тетради: «Каждое разумное существо должно хотя бы одну ночь провести в арестантской, а после этой длинной ночи, наутро, с крыши своего дома либо из души своей выпустить голубей…»

Потом Камсарян закроет тетрадь, спрячет ее в ящик письменного стола и попытается уснуть. Сперва ему будет мешать суровое безмолвие села, а потом он услышит голоса. Кто бы это? И поймет, что его это голос. Его и Арама Вардуни. И начнет прислушиваться — как к чужой беседе. «Да, каждый человек должен быть предан тому роднику, из которого он впервые напился». — «Но, учитель, село нуждается и в водопроводе…» — «…И вы ликвидируете село только потому, что не можете провести водопровод?..» — «Да я же сказал: нет такого решения». — «Когда человек умирает, тут же выдается свидетельство о смерти — хоронить надо… Нет решения — будет». — «Не много ли вы на себя берете, учитель? Да я не только вас имею в виду. Разве некоторые не превращают проблемы народные в свой приусадебный участок? Окружат его частоколом — это мое! Одним словом, пытаются присвоить себе все народные беды, доход от них получать. Иные взвалят себе на плечи непосильную ношу народных забот и несут ее с одышкой, со стоном. И все увеличивают, увеличивают груз. Не надорвались бы, не получили бы национальную грыжу…» — «Национальная грыжа?.. Остроумно… Вы изъясняетесь психологически точно, но, простите, иной раз кажется, что это ответы счетной машины. А вы не чувствуете опасности: заботы народные превратить в свой приусадебный участок? Мол, вы, учителя, писатели, занимайтесь своими мелкими делами, а мы уж подумаем о крупных. Каждый человек так или иначе ответствен перед своим пародом». — «Да не слишком ли много советчиков? Вот и вы…»

А продолжение беседы происходило в райкоме. Вардуни взял чистый лист бумаги, и на нем появились какие-то цифры, таблицы. Доводы его были убедительны-ми, перспективы четкими. «Я побежден», — подумал Камсарян, во всяком случае в противовес Вардуни ему было нечего сказать. И странное дело — поражение не огорчило его. Хотя тщеславие, что и говорить, было уязвлено. Раньше был некий, так сказать, монолог его борьбы — никто не читал его писем, не слушал его, не беседовал с ним с глазу на глаз. И он постепенно привык к мысли: я прав.

«Вы в более выгодном положении, учитель. Обо всем, что видите, чувствуете, вы можете сказать. А я обязан принимать решения. При этом должен учитывать все плюсы и минусы». — «И в этом участвует только ваш рассудок?» — «Сердце решений принять не способно. Даже в вопросах любви. Оно только подает сигналы». — «Не слишком ли вы удлиняете дорогу от сердца к мозгу? Достигнут ли сигналы сердца мозга?» — «Я вам доверяю, а вы во мне сомневаетесь». — «Да, не скрою, сомневаюсь. Но только мне не понятно, почему вы мне доверяете? Я, конечно, болтун-пенсионер, моя песенка спета». — «Пенсионер?.. Каждый человек только сам себя отправляет на пенсию. А в вас столько нерастраченного пыла, который вы можете употребить на борьбу с целым светом». — «А может, за целый свет? Простите, это звучит высокопарно». — «Во всех случаях, учитель, борьба с целым светом есть и борьба за него».

Закурили и надолго замолчали.