Одинокая орешина

Камсарян пристально вглядывался в секретаря райкома. Молод, но вид у него усталый. Лет сорок ему, не больше.

— Вы удивитесь, если я скажу, что решения о ликвидации вашего села не было. Это чья-то фантазия, разбухшая, как снежный ком. Так сказать, чиновничий фольклор. А решения не было.

— Как то есть? — растерялся Камсарян.

— А вот так. Я заставил перебрать все бумаги. Не нашли. Есть решение о создании села Цахкашен. Это решение, если взглянуть глубоко, вы должны приветствовать. Правда, построили Цахкашен из рук вон плохо — не село, а временное общежитие. Но речь сейчас не об этом. Да, вашим сельчанам было предложено переселиться в Цахкашен. Потому что они разбегаются кто куда. Когда началось это бегство?

— Лет двадцать, двадцать пять назад.

— Вот видите. Так что сделана попытка удержать людей хотя бы в районе. В этом — назначение Цахкашена. Роддом закрыли, потому что дети не рождались, школа фактически не существует, потому что нет ни учеников, ни учителей. Все произошло стихийно. Конечно, ошибки были, причем тяжелые ошибки — стихия подстегивалась психологическими факторами. Дело не только в хорошей дороге. Она, конечно, нужна, но ведь бегут и из Вардаблура, а это село связано шоссе с самим Ереваном…

— Решения не было, — озабоченно повторил Камсарян. — Значит, против чего мы боролись?

— Извините, — суховато возразил Вардуни, — вы боролись не против решения. Цель у вас была другая: вы боролись со своим селом, а мишенью служили души ваших земляков. Доказательство тому — похороны, происходившие два дня назад. Вы боролись за людей, но это зачастую означает: против этих же самых людей.

— Вы интересно рассуждаете, — признался Камсарян.

— Я здесь всего несколько месяцев. Ни людей толком пока не знаю, ни край. Хотите, завтра же восстановим школу? Но где взять учеников, где взять педагогов?.. Восстановим роддом — для кого? Для одной лишь жены пастуха Сулеймана…

— Вы и Сулеймана знаете?

— Армен рассказал… Вот ведь оно как…

Беседа накалилась. Армен стоял в углу, слушал. Парнишка-голубятник больше не глядел на кусок неба, уместившийся в оконной раме. Вардуни и Камсарян закурили.

— Кого вы любите из наших поэтов? — спросил вдруг Камсарян.

— Как-то не задумывался. А вернее, читал недостаточно для того, чтобы ответить на этот вопрос.

— Простите, — сказал Камсарян. — Традиционный учительский вопрос.

— Честно говоря, мне теперешние поэты не очень нравятся. Кое-что иногда попадается, почитываю. Один копается в трагедии нашего народа, другой пишет о неверной жене, о неблагодарных детях. Каждая драма — рана, которая должна затянуться. Тем более рана, нанесенная народу. Это ведь наша с вами рана, она тянется с головы до ног. И шрам с головы до ног. Так вот поэты теперешние уже шрам расковыривают. Будто боятся, чтоб рана не зажила окончательно и шрам не исчез. Да шрам не исчезнет, останется.

— Народ не может жить без памяти — радостной или горестной. Наша-то очень горестная…

— А кто лишает народ памяти? Но мы не народ-пенсионер, чтобы предаваться одним лишь воспоминаниям. Дело делать надо!

— Очень хотелось бы вам верить…

Вардуни вдруг помрачнел, а потом вспылил:

— Хотелось бы? А почему бы вам не верить мне? Что, вы больше моего эту землю любите? Забот у вас больше?.. — И вдруг сказал мягко: — Простите.

Камсарян растерялся, смутился, попросил еще сигарету. Помолчали.

— Уходишь, учитель? — раздался в тишине голос парнишки-голубятника.

Вардуни, казалось, только сейчас заметил его.

— А тебя за что сюда?

— Голубей держит, — сказал Камсарян. — Вот если бы он по хачкару стрелял, сейчас бы гулял на свободе.

Вардуни озабоченно взглянул на учителя:

— Злость вам не идет, учитель. А тех подонков ищут. Не думаю, что они долго будут пользоваться сво-ей свободой — И улыбнулся парнишке: — Значит, голубей держишь? И они к тебе возвращаются?

— Еще как! — оживился тот. — А говорят, по закону нельзя.

— Если говорят, значит, знают.

— Я больше не буду их выпускать, — почти со слезами пообещал парнишка. — Что они, бедняги, сейчас делают?

Арам Вардуни засмеялся:

— Что, не хочешь, чтобы учитель уходил?

— Не хочу, — сознался парнишка. — Если бы вместе пас отпустили, я бы пошел с ним в Лернасар. Он меня приглашает. Правда ведь, учитель?

Камсарян улыбнулся, а Вардуни сказал озабоченно:

— Ваши распрекрасные сельчане в пастухи идти не хотят, всем бы им быть поэтами, певцами, генералами. Представляете армию из одних генералов? Армии нужны один-два генерала, несколько офицеров и, понимаете ли, сол-да-ты! А они в солдаты идти не хотят. И вы, учитель, боретесь против этой тенденции, а не против несуществующего решения.

— Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше…

— Эту пословицу рыбы придумали.

Камсарян весело рассмеялся — Арам Вардуни определенно начинал ему нравиться. Но сдаваться ему не хотелось:

— Есть еще и другая пословица, чисто армянская: иди туда, где еда.

— Отвратительная пословица, — тряхнул головой Вардуни. — Ее наши враги придумали и нам приписали! А вы сражаетесь именно с этой психологией.

— Это пословица печальных времен: история народа, судьба народа в ней заключена.