Одинокое место

Нет, я не могу об этом писать. Но меня терзает одна и та же мысль, снова и снова. Страх, точка отсчета. Какое значение имеют волосы, брови, эстрогены и грудь, если мне позволят быть с девочками? Я сижу за столом, атмосфера после разговора о Катерине довольно мрачная, и тут до всех доходит, что я только что прошла через терапию агрессивного рака груди. Кто-то решает сменить тему и вежливо интересуется, о чем я думала, когда писала трилогию о Май. Теперь на вопросы, которые я раньше могла обсуждать довольно легко, у меня просто нет ответа. Только страх, это ведь мои друзья и коллеги. Я не хочу заполнять пространство своими текстами. Все мы прекрасно знаем, какое это счастье и удовлетворение, когда пишется легко, и насколько все кажется безнадежным, когда процесс не идет. Единственное, что я могу ответить, – трилогия о Май была написана еще до успеха, а успех не имеет никакого отношения к писательскому ремеслу. Успех – это внешний атрибут, а текст – это все. Неужели я действительно сижу и поучаю, читаю какую-то невыносимую лекцию? Вскоре после восьми я встаю и ухожу. По дороге к метро я думаю, что надо бы написать коллеге, объяснить, что я, разумеется, понимаю, он ничего не знал о моей болезни, и разговор о Катерине возник спонтанно. Наверное, стоит попросить прощения за странное поведение во время ужина. Я знаю, как мы все стараемся. Премии и внимание могли бы достаться кому-нибудь другому, и будут доставаться другим писателям… только вот дождь из премий и славы ничего не значит, когда смерть. Когда смерть. В шаге от смерти я не думала: «Вот бы успеть написать еще, чтобы получить больше славы!» Я просто отпустила все ненаписанные тексты, важны были только дети.

Нет, черт возьми! Узнав, что у меня агрессивный рак груди, я не уселась писать. Я все время с детьми. С Матсом. Я готовлю, убираю, смотрю с девочками телевизор. Гуляю, чтобы снизить побочные эффекты от химиотерапии, делаю все, что могу, чтобы выздороветь. При этом я знаю, что не могу излечиться позитивными мыслями, правильной едой и сном. Я могу только позволить врачам выполнять свою работу и благодарить судьбу за то, что в Швеции так хорошо развита система здравоохранения. За то, что я не живу в США. И не оплачиваю химиотерапию из собственного кармана. И что у нас другая система распределения благ. Потому что подобная терапия требует больших затрат и в Швеции тоже.

По вечерам мы лениво переключаем каналы, лежа в постели, и каждый раз меня посещает мысль: «Если бы, если бы, если бы меня тут не было, если бы я не могла смотреть с ними, что им хочется, быть с ними, когда им это нужно». Разве я могу сказать: «Нет, я лучше пойду писать книгу»?

Внутри меня пульсирует агрессивная мысль о том, как было бы здорово просто сказать: «Как вы можете думать, будто я пишу, когда я серьезно больна, а дети еще такие маленькие?»

На празднике в честь Бергмана К. понижает голос.

«Подумай о тех, кому так полюбились твои книги, обо всех нас».

О, я думаю о них, о вас. Очень радуюсь. И не хочу вас разочаровать.

* * *

Меня спасают беседы с Викторией. Если не проговаривать печаль, она будет быстро расти. В словах Виктории нет волшебства, зато они настоящие. Они выводят на поверхность мой примитивный мир магического мышления, объясняют, что такого рода страх и мысли совершенно нормальны. Она не говорит, что я веду себя нелепо. Что я должна быть благодарна за то, что меня вылечили. Что мне не следует ныть и жаловаться. Ей кажется, я на грани выгорания. Верным признаком этого она считает мою злость, попытки защититься. Позвольте объяснить. У Виктории я чувствую, что мне верят. Она верит в меня и в то, что я рассказываю. Мой страх становится вполне конкретным. Как часто вы думаете о рецидиве? Мы проговариваем различные стратегии. Она хвалит меня – мои стратегии прекрасны! Вы не можете знать заранее. Придется продираться вперед на ощупь. Понять, за чем надо следить, а что можно отпустить. Виктория ни разу не сказала, что я могу убрать из жизни беспокойство, избежать его. Она говорит: «Да, вам тревожно». Что можно предпринять?

Она говорит: «Вы много рассказываете о том, как важно видеть и удовлетворять потребности детей. А как же ваши собственные потребности? Куда они подевались?»

Когда я в сотый раз повторяю одно и то же, она не сидит молча с удрученным видом.