Одинокое место

Снова дома, смена часовых поясов. Мне никак не наладить сон. Мы счастливы, что встретились с Джамайкой. Работаем с собранным материалом. Мы сказали ей, что о самом личном писать не будем, но Джамайку это, похоже, не сильно волнует. «Я вам доверяю», – говорит она. В интервью я вижу, насколько она открытая. Говорит обо всем, что можно выразить, облечь в слова, – а остальное оставим за скобками. В чемодане у нас длинные списки книг, которые мы хотим прочесть, садовая утварь и семена. Книги, которые она нам подарила. Мы отправляем ей большую посылку с книгами в ответ.

Когда я впервые заметила, что мне тяжело дышать? Мы снова едем в Молиден, риелтор хочет сделать фотографии, пока еще зелено, снимки двора и сада, если мы вдруг решим продавать дом весной. Грета с мамой и Адамом были там в августе, но трава не перестает расти, а веранду и сад надо привести в порядок для фото, так что мы едем в усадьбу.

Трудимся, в сараях, на участке. Риск заболеть мышиной лихорадкой на севере выше, мы разгребаем кладовки и хозяйственные домики. Дядя Эрик прекрасно понимает мое желание сохранить Молиден, но говорит, что, когда они оставили себе хутор родителей Инги, в частности, потому что Эрик сам захотел, он стал для них откровенной обузой. Забирал все выходные. Сначала, на неделе, дом в Думшё, а на выходных хутор. Когда мы с Матсом много лет назад завели речь о том, что хотели бы оставить Молиден, папа рассвирепел – он тогда еще был в постоянном движении, собирался продавать дом и переезжать в квартиру в городке или возвращаться в Сундсвалль, беспокойная душа. «Это не место для отпускников из Стокгольма, здесь надо жить постоянно, у вас и со своим домом хлопот хватает».

Ох, как я тогда разозлилась. И расстроилась. Разве родители не должны радоваться тому, что дети хотят сохранить родовое имение, любят это место и считают его особенным? Почему он не мог принять то, что Молиден так много значит для нас, что мы хотим оставить его себе, навсегда?

А теперь я понимаю, что он, наверное, был прав. Просто можно было сформулировать это как-то по-другому. Но загородный дом требует постоянного присутствия хозяев, а не наездов нервных дачников пару раз в год. И в том, что с нашим собственным домом хватает дел, он тоже был прав. Большой участок. Два огромных сада, с моими-то амбициями…

Речка, живая изгородь, пекаренка. Кусты смородины, розы, пионы и лиственница. Сирень и ландыши у входа в старый подвал. Я всю жизнь думала, что там колодец, так мы всегда говорили… Оказалось, там просто подвал… Всем этим местам не нужно придумывать названия, они уже у меня внутри. Я прекрасно знаю, где что: «домишка» – это тот, что на пол пути к Анне и Свену-Эрику, там летом живут двое парней из Умео, я забыла… кто же там жил в бабушкино время… Ты разве не помнишь Киммерюдов?.. Белый дом с синими ставнями напротив красного домика парней. Да, тот, белый, который продавался, мы еще хотели его купить. «Комариная дыра», – проворчал папа. «Да, но если ты собираешься его продавать, – возразила я, – может, и комариная дыра в лесу сойдет…» Анна со Свеном-Эриком тоже постарели. Хотя у Анны энергии хоть отбавляй. Кстати, она младшая сестра Дагни, жены бабушкиного брата Бертиля. Не кровная, но все же родня. Бертиль, Отто и Карин. Они остались.

Папа сидел на стуле у нас в саду во время перерыва в работе, он тогда строил игровой домик. Я вынесла ему чашку кофе, а он сказал: «Как у вас тут красиво. Подумать только, сидишь себе в полном уединении так близко от Стокгольма, тут тебе и электричество, и дорожки из гравия, а еще говорят, что жизнь в столице полна стрессов, у вас тут такая благодать. Ощущение деревенского уклада сильнее, чем у меня».

Игровой домик удался на славу – красный, с двускатной крышей. Никаких проколов и неверных расчетов. Мне кажется, в то лето папа чувствовал себя неплохо. Мы отметили его день рождения у нас, я испекла торт из безе с красной смородиной, и он несколько раз его похвалил.

Вспоминаю все те летние дни, когда девочки были маленькие, а у папы хватало сил. Он украшал забор резьбой, а я красила. Он был в прекрасной физической форме, мог много часов подряд работать на жаре, не сдавался. Говорил: «Представь, каково это – не иметь детей? Должно быть, ужасно стареть, когда рядом нет детей и внуков».