Одинокое место

В последние годы он только и говорил, что о переезде в Стокгольм. «Вот только сброшу лишние килограммы. Влезу в костюмные брюки, нарядную рубашку, пиджак, вот тогда приеду, обойду все столичные танцплощадки». «Конечно, давай», – подхватывала я. А может, и не подхватывала. Возможно, я думала, что для меня будет слишком утомительно, если папа переедет жить к нам. Будет пить, напиваться. Куда проще нам ездить в Молиден. Годы, когда дети маленькие, всегда сложные. Папа спит на диване в гостиной. Курить ходит в подвал, думая, что я не замечу следов. Я молчу. Иногда он стоит на террасе. С сигаретами. Я потом долго нахожу окурки на газоне, на дорожке.

И все-таки да, я подхватила: «Приезжай к нам в гости, будешь ходить на танцы в Скансен, можем поехать туда на весь день с детьми». Мне так хотелось, чтобы все складывалось хорошо.

* * *

Нет, мне не кажется. «Тамоксифен» и правда влияет на тело, на психику. На очередном осмотре в 2019 году я спрашиваю, действительно ли мне надо принимать его десять лет. Доктор Ева говорит, что одна пациентка моего возраста бросила принимать «Тамоксифен» через три года. Ей надоела депрессия и отсутствие сексуального влечения. Врачи не очень рады такому решению – бросить лечение, а вообще, четких рекомендаций нет. Пять лет, семь, десять.

Благодаря прогулкам и упражнениям я постепенно возвращаю себе энергию и желание творить. Эндорфины. Почти как раньше. Все, что казалось интересным. Выращивать, сеять, сажать. Любоваться растениями как искусством, смотреть на шмелей, бабочек, пчел, мелких пташек, белок, дроздов. Собирать урожай: помидоры, травы. Прогулки, пикники на природе, посиделки за чашечкой кофе, вечера на диване с каким-нибудь хорошим фильмом. Сериалы. Печь хлеб. Петь. Читать и писать, когда это не в тягость, а в удовольствие. Приятные встречи по работе, приносящие взаимную радость. Подкасты, проект телепрограммы из нескольких серий с Осой, наши вдохновляющие переговоры, бесконечное общение.

Но лучше всего то, что по вечерам и выходным я часто бываю дома, а не на выступлениях или в командировках, успеваю побыть с детьми, погрузиться в быт, слышать смех и ссоры, видеть обиды и огорчения, но вот и у моих повзрослевших дочерей появляются первые робкие слезы и рассказы о том, как им было тяжело, когда я болела. О том, что им на самом деле довелось пережить, через что нам как семье пришлось пройти. И я не прячусь, выслушиваю, я теперь сильная. Я рядом.

Но если я раскисаю с самого утра, поддаюсь желанию полежать еще, меня охватывает оцепенение, нежелание что-либо делать. «Тамоксифен» что-то подтачивает внутри меня, медленно убивает деятельное начало, заглушает порывы, обрывает движение вперед. Крадет мою сексуальность. Лишает меня желания. Но он и защищает. Обезвреживает взбесившиеся эстрогены. Из-за которых выросли опухоли.

Надо только проработать этот процесс. Оплакать потери от «Тамоксифена». И пока я проживаю это горе, мне не нужны рассказы о тех, кто не хочет жить, кто страдает. Сейчас у меня нет на это сил. Пока нет. Я не хочу слушать о людях, у которых есть жизнь, но они ее не хотят. Ненавидят, уродуют и разрушают.