Одиссей Полихроніадесъ

Въ такомъ постоянномъ труд и благомъ настроеніи, развлекаемый теперь разв только всми длами этими, интригами политическими, чифтликами, колоколами, убійствами и тяжбами, я прожилъ долго.

О «горькой и душистой травк» моей я вспоминалъ нердко, но, слава Богу, съ равнодушіемъ… (Такъ мн казалось тогда!)

Иногда, впрочемъ, проснувшись поутру, я нечаянно взглядывалъ на окно и, прежде еще чмъ увидать горы и клубы синяго и сраго тумана, одвающаго ихъ, я видлъ волшебно-зеленый лсъ моей стороны и чернаго франкскаго воина, который съ копьемъ въ рук все недвижно халъ на черномъ кон къ далекому замку.

Въ той янинской псенк, которую Зельха пла такъ неправильно и такъ мило, тоже поется о башн какой-то и о томъ, что молодецъ «встанетъ съ постели своей, возьметъ оружіе, наловитъ куропатокъ и зайчиковъ, и птичекъ малыхъ настрляетъ, и освободитъ изъ башни ту, которую онъ зоветъ: «О, мой ангельскій ликъ!»

И вотъ прежде еще, чмъ «Патеръ имонъ»109, звучала въ ушахъ моихъ эта псенка.

Я вскакивалъ съ дивана, молился, гналъ прочь непотребныя, опасныя мысли и спшилъ въ училище.

Такъ длилось долго…

Но вотъ она опять пришла; пришла сама, безъ зова… Въ одинъ воскресный полдень. И пришла она къ намъ въ консульство съ такимъ честнымъ и добрымъ намреніемъ, что душевный вредъ мой былъ только еще глубже отъ новой симпатіи, которую она во мн возбудила, именно какъ въ грек и христіанин!

Она пришла просить консула защитить и избавить отъ тюрьмы ту самую христіанку Ницу, которую она такъ недавно желала заточить куда-нибудь за то, что Ница назвала ея мать «плшивою собакой». Она давно видно забыла объ этой уголовной тяжб и помирилась съ Ницой.

Ница же между тмъ поссорилась съ турецкой полиціей, и ее присудили на шесть мсяцевъ въ отвратительную, грязную тюрьму.

Мы только что кончили завтракъ и сидли вс въ кабинет, когда Зельха пришла и, не обращая на насъ почти никакого вниманія, подошла къ Благову, поклонилась ему и поздоровалась съ нимъ.

Благовъ съ притворною строгостью спросилъ ее:

— Зачмъ ты пришла? Кто тебя звалъ?

Зельха очень хорошо видла, что онъ шутитъ, и, ничуть не смутившись, еще разъ прикоснулась къ его одежд и сказала:

— Эффенди мой! У меня есть до тебя великая просьба! Великая просьба.

— Что такое! Что такое?.. — спросилъ Благовъ какъ бы испуганно… — Садись, говори.

Но Зельха не сла, продолжала стоять почтительно, и сказала:

— Смотри, эффенди, какое дло. Эту Ницу, о которой я теб говорила, заперли въ тюрьму. У нея есть старая мать и маленькая дочь. Безъ Ницы имъ кушать нечего. Нна!.. (Зельха, говоря это нна! раскрыла ротъ и провела тихонько ногтемъ по концамъ верхнихъ зубовъ, то-есть «вотъ ни такой крошки!»)

И еще прибавила: — Хичь-типоте110! такъ мило и забавно изображая лицомъ и руками свой ужасъ при вид подобной нищеты, что мы вс были тронуты и вмст съ тмъ смялись.

— Что жъ мн съ этимъ длать? — спросилъ Благовъ весело.

— Эффенди! — отвчала Зельха, — ты такъ друженъ съ пашой. Попроси его, чтобъ ее, бдную, отпустили. Мать плачетъ, дочка кричитъ… Жалко.

— А за что ее посадили въ тюрьму? — спросилъ еще консулъ.

Зельха пожала плечами и серьезно отвчала:

— Разв я знаю за что?

— Ты лжешь! Знаешь! — сказалъ консулъ.

Зельха клялась, что не знаетъ, и повторяла:

— На шесть мсяцевъ заперли!.. Эффенди! Я прошу, скажи паш…

— Посмотрю! — сказалъ Благовъ и, обратившись къ Бостанджи-Оглу, прибавилъ: — Не совсмъ идетъ въ такія дла изъ предмстья Канлы-Чешме намъ мшаться… Какъ ты думаешь, Бостанджи-Оглу?..

Глаза Бостанджи-Оглу заблистали отъ радости, что консулъ вдругъ вздумалъ спросить его мннія; но онъ мннія этого и не имлъ; задумавшись, онъ, вроятно, спрашивалъ себя не о томъ, что онъ самъ теперь думаетъ объ этомъ, а, напротивъ, лишь о томъ, что думаетъ консулъ? Какъ бы угодить ему. И на этотъ разъ угодилъ, хотя и не сразу.

— Какъ вамъ угодно! — сказалъ онъ сначала.

— Это глупо! — сказалъ Благовъ.

Бостанджи поспшилъ поправиться:

— Мн кажется, — воскликнулъ онъ, — надо помочь. Турчанка за христіанку проситъ. Примръ хорошій…

Г. Благовъ одобрительно взглянулъ на него и началъ спрашивать опять Зельху, что это была за исторія, за что посадили Ницу.

— Не знаю, — сказала Зельха. — У насъ на улиц вс люди жгли соръ въ кучкахъ.111 Пришли заптіе. «Оставьте, оставьте. Чтобъ не было пожара!» — «Не оставимъ, не оставимъ!» — «Оставьте!» «Не оставимъ!» Шумъ и драка! Я вижу, потомъ повели нсколько человкъ въ Паша-капуси112. У одного кровь здсь на лиц… И Ницу взяли и увели.

Благовъ сказалъ: «Посмотримъ», и тмъ этотъ разговоръ кончился.

Зельха вроятно бы ушла, если бы почти въ эту самую минуту не явился въ дверяхъ Коэвино.

Онъ былъ мраченъ.

Поздоровался, слъ и молчалъ нсколько времени, обмниваясь съ Благовымъ незначительными фразами.

Бостанджи-Оглу ушелъ, а я радъ былъ видть ея толстыя губы и дтскій круглый носикъ и остался.

Зельха, между тмъ, разсматривала картины Благова. Поднимала одну, раскрывала другую; смялась, говорила мн вполголоса, изъ почтенія къ старшимъ: