Одиссей Полихроніадесъ

Теперь кира-Параскева находитъ его, вроятно, очень добрымъ; а я не согласенъ съ ней!

Да! пока эта жесткость, эта паликарская, дерзкая хитрость, молча хвастливая… Эта сіяющая нмымъ тщеславіемъ предпріимчивость касалась другихъ, а не меня, и не отца моего, котораго я такъ жаллъ и котораго я съ такимъ блаженствомъ увидалъ бы, наконецъ, въ Загорахъ (или хоть въ близкой отъ Загоръ Янин), на поко, задумчиво и кротко бесдующимъ о старин и о ныншнихъ длахъ въ тни платана, до тхъ поръ эта хитрость, молодечество, эта веселая рзвость никого не щадящая мн казались прекрасными!.. Но едва лишь эти самыя свойства обратились на меня самого и затронули въ одно и то же время и самыя корыстныя, и самыя священныя сыновнія чувства мои… такъ я вмсто любви и благоговйнаго стрха почувствовалъ къ консулу какую-то ненависть и отвращеніе, и самый страхъ мой сталъ страхъ не хорошій, а дурной… Эти самые срые, сарматскіе глаза, большіе, весело пожирающіе, показались мн наглыми и безстыдными, они надоли мн… опротивли…

И я отвернувшись продолжалъ молча писать, думая про себя:

«Нехорошій онъ человкъ!.. Не люблю я его больше!.. Какъ онъ противно гордится! Какъ онъ любитъ огорчать людей!..»

X.

Нтъ! Нехорошій онъ человкъ! Недобрый! Почему жъ, не разобравши еще внимательно дла съ Шерифъ-беемъ, онъ спшитъ отъ него отказаться? Почему онъ такъ радъ всегда, когда кому-нибудь больно: Исаакидесу или Бакеву, Бостанджи-Оглу или мн?..

И какъ это онъ въ самомъ дл непріятно расширяетъ все глаза свои, какъ левъ, веселясь на ужасъ добычи!… Извольте видть, «онъ московскій бей»! Онъ не любитъ купцовъ!.. Это онъ доктору сказалъ; и докторъ передалъ турку, чтобы тотъ не боялся и чтобы хлопоталъ о колокол въ Арт — для чего? Все для его же прославленія!..

Онъ только доктору по дружб сказалъ… Чмъ онъ бдный виноватъ, что докторъ передалъ кому слдуетъ!..

Знаемъ мы, знаемъ! Мы тоже что-нибудь да понимаемъ, потому что греки всегда были великаго и тончайшаго ума люди!.. Насъ обмануть невозможно, даже и знаменитой этой великорусской дипломатіи!.. Знаемъ мы, что вы турку самому хорошему ничего неприличнаго для православной политики не скажете, а сдлаете все искусно… Но и мы, во славу Божію, тоже не слпы!..

Купцовъ не любитъ! Отца моего значитъ тоже не любитъ… Отца моего, который такъ боготворитъ Россію и такъ хвалитъ его, мальчишку, богатаго и судьбой обласканнаго… Отца моего дорогого!.. Хорошо!.. Похвально это!.. Предпочитать распутнаго пьяницу бея (хотя бы и не злого) почтенному, сдому руссофилу Полихроніадесу…

Но, однакоже, колоколъ этотъ… Слава имени православнаго…

Но, спросимъ себя, однако, еще и о томъ: православный ли онъ человкъ? и насколько?..

Несториди славится у насъ умомъ и ученостью и о сборникахъ его упоминали даже недавно въ Германіи; онъ можетъ судить.

Вдь и Несториди тоже очень радъ, что колоколъ повсили въ Арт, и онъ тоже находитъ, что все это было сдлано ловко; но отчего же онъ при мн, въ отвтъ на возгласы по этому поводу Бакыръ-Алмаза и другихъ боле его доврчивыхъ людей о православіи Благова, принялъ плутовато-суровый видъ, который онъ принималъ, когда хотлъ язвительно пошутить надъ чмъ-нибудь, и только головой покачалъ.

Сказалъ бы, напримръ, православный человкъ то, что Благовъ еще вчера говорилъ доктору, сидя съ нимъ на балкон?

Я тутъ уже не случайно слышалъ отрывки ихъ бесды, какъ тогда, когда они ходили вмст по зал и говорили что «страна наша прекрасна, но что въ ней иногда задыхаешься»; что «мать и кухарка» можетъ быть и «не женщиной»!.. Нтъ, на этотъ разъ я, движимый любознательностью, взялъ книжку учебную въ руки и слъ невинно на диван въ столовой, нарочно, чтобъ услыхать отъ нихъ что-нибудь новое, тонкое, европейское… Они и не замтили меня, и разговоръ былъ для меня истинно новъ.

Уста Коэвино источали сладчайшій медъ. Онъ хвалилъ хорошее супружество.

— Пріятно, — говорилъ онъ, — увидать около себя, пробудившись поутру, уснувшее честнымъ сномъ покорное вамъ и любящее существо!.. Существо, которому вы можете безъ стыда и боязни доврить вс сердечныя движенія ваши…

Такъ говорилъ докторъ съ большимъ чувствомъ; я слушалъ эти рчи его, и каждое слово его находило самый живой отзывъ въ сердц моемъ… Не этими ли самыми чувствами жили мои родители? Не ими ли дышала семья моего загорскаго наставника Несториди, только съ виду, облекавшаго ихъ суровостью? Не о такой ли жизни пріучали и меня рано мечтать окружающіе меня почтенные люди, восхваляя нескончаемымъ и дружнымъ хоромъ кроткихъ и покорныхъ, добрыхъ и врныхъ супругъ?.. Докторъ потомъ началъ говорить о прогулкахъ вдвоемъ за городъ съ доброю женой, о радости при рожденіи дтей…

Безумца умудрилъ на этотъ разъ Господь, и рчь его была такъ искренна, такъ горяча и трогательна, что она дйствовала на меня даже гораздо глубже, чмъ подобныя же похвалы честному браку, которыя произносилъ отъ времени до времени отецъ мой, всегда мимоходомъ и отрывочно, или слова Несториди, котораго лицо даже было неспособно выразить какое бы то ни было нжное чувство. Не удивительно ли это?..