Одиссей Полихроніадесъ

— Скорй! Сейчасъ! — закричалъ сердитый Изетъ, который вмшался поздно, но кончилъ все скоре мрачнаго, но, видно, боле добраго и осторожнаго Гуссейна.

Я былъ и смущенъ, и радъ, и испуганъ.

Толпа расходилась; Илья уходилъ тоже, молча и вытирая кровь съ лица и съ колючей небритой бороды своей. Изетъ-ага смялся.

Гуссейнъ молчалъ и крутилъ себ сигарку.

— Кончилось; теперь соберутъ, — сказалъ онъ, садясь на камень около церкви.

— Нтъ, — сказалъ Изетъ-ага. — Я пойду потороплю ихъ. Чтобъ они насъ до ночи не промучили здсь… Люди они очень хитрые.

Мн кажется, что турки боялись немного, чтобы христіане, одумавшись и собравшись съ духомъ, не вернулись и не произвели сгоряча сами какого-нибудь насилія надъ нами.

Онъ ушелъ; и мы съ Гуссейномъ не слишкомъ долго ждали. Я ршился, подумавъ, спросить у Гуссейна:

— Не отомстили бы они мн за это…

— Не бойся, — сказалъ Гуссейнъ такъ твердо и равнодушно, что и мн въ душу влилъ успокоеніе.

Около вечерень старшины возвратились и отсчитали мн тутъ же на церковной паперти ровно сто двадцать золотыхъ.

Руки и ноги мои дрожали отъ радости, не отъ корыстной радости (ибо я зналъ же, что завтра отправлю все это золото на Босфоръ), но отъ тщеславнаго восторга, отъ яснаго представленія отцовскихъ похвалъ и отцовскаго удовольствія.

Илья не пришелъ съ другими.

Ударили въ било къ вечерн, когда мы сли на нашихъ коней и выхали изъ Джамманды въ Загоры съ тріумфомъ.

Я безпрестанно схватывалъ рукой за боковой карманъ мой на груди въ трепет за деньги, которыя такимъ тяжелымъ узломъ затянутыя въ носовой платокъ и обременяли, и восхищали меня въ одно и то же время.

Да, мой другъ, мы выхали изъ этого села въ ту минуту, когда ударили въ било и когда священникъ сбирался читать въ церкви тотъ самый девятый часъ, въ которомъ взываютъ люди: «Иже въ девятый часъ насъ ради плотію смерть вкусивый, умертви плоти нашей мудрованіе».

Мы хали подъ гору по узкой и ровной дорог. Съ одной стороны около насъ крутою стной поднималась гора вся въ кустахъ, вся въ деревьяхъ, въ свтло-зеленой мелкой травочк; по другую руку, въ глубокомъ овраг, черезъ который былъ перекинутъ каменный полуразрушенный мостикъ на небольшой арк, съ шумомъ бжалъ по большимъ камнямъ прохладный и чистый ручей. Нсколько разъ до тхъ поръ, пока мы спустились и перехали осторожно мостъ, село исчезало за поворотами дороги и снова показывалось.

И каждый разъ, когда я снова видлъ въ зелени его хижины и крыши, покрытыя плитками млового почернвшаго отъ ветхости камня, мн становилось не стыдно (нтъ! я говорю, что я считалъ себя тогда правымъ по моимъ торговымъ понятіямъ), мн становилось только страшно и жалко, когда я видлъ опять мысленными очами моими хозяйку, у которой мы съли двухъ куръ… священника въ короткой одежд и шальварахъ, который возглашаетъ теперь: «Иже въ девятый часъ насъ ради плотію смерть вкусивый»… Илью, который утиралъ рукой струи крови, бжавшей по его суровымъ усамъ и по бород давно небритой… и всхъ этихъ бдныхъ соотчичей своихъ.

Но когда я думалъ объ этомъ Иль, о его страшномъ лиц, похожемъ на лицо страшнаго герцеговинскаго воеводы, я чувствовалъ еще больше боязни чмъ жалости.

Я былъ очень радъ, когда село совсмъ скрылось изъ вида и когда Изетъ-ага сказалъ:

— Подемте поскоре. До хана еще четыре часа; надо до акшама126 поспть. А завтра будемъ у тебя въ домик, Одиссей, въ Загорахъ. Айда, айда!

— Пой псни, — сказалъ ему Гуссейнъ.

Изетъ заплъ пронзительнымъ голосомъ, и мы веселой иноходью побжали по мелкому камню.

— Айда… айда… а!.. — прерывая псню свою, возбуждалъ насъ Изетъ.

Мы смялись и хали еще шибче.

Мы смялись и пли. И звукъ мелкихъ камешковъ, пересыпавшихся подъ копытами коней нашихъ, веселилъ нась. Ахъ!.. а въ сел… въ сел этомъ люди, конечно, несравненно боле достойные и уваженія, и счастья, чмъ я, мальчишка, и чмъ эти турки, сообщники мои, — эти люди быть можетъ теперь вздыхали или молились, или плакали… Или проклинали и меня, и отца, и начальство турецкое, которое всегда готово защищать того, у кого больше денегъ или больше силы въ город, больше связей въ консульствахъ, больше голоса въ конак губернатора.

Будь покоенъ, такія распри между христіанами — праздникъ для хитрыхъ и опытныхъ турецкихъ чиновниковъ. Или, лучше сказать, самый простой и не умный изъ нихъ по природ своей въ подобныхъ длахъ становится ловокъ и догадливъ.

И паша, и Сабри-бей уже однимъ наитіемъ нкимъ, вроятно, поняли, что «пусть старый Полихроніадесъ платитъ намъ деньги за то, чтобы сельскіе греки говорили потомъ: Вотъ какъ жестоко тснитъ насъ проклятый драгоманъ русскаго консульства!..»

А между тмъ все въ порядк.

Должны же люди когда-нибудь и платить по своимъ распискамъ.