Одиссей Полихроніадесъ

Опять про Севастополь, про великую войну, про то, какъ цлый годъ, день и ночь, день и ночь гремли пушки; какіе русскіе терпливые; какіе казаки у нихъ молодцы. О томъ еще, какъ онъ самъ съ моряками и казаками русскими вмст ночью воевать куда-то пошелъ и какъ оступался и падалъ съ горы и за кусты держался; какъ боялся, что прямо къ французамъ въ руки попадетъ… И какъ онъ услыхалъ около себя людей и притаился. Сердце бьется. А когда эти люди заговорили тихо: «Это не грекъ ли, Пендосъ нашъ соленый?» какъ онъ обрадовался и сказалъ: «Пендосъ! Пендосъ!»

Я слушалъ.

И вотъ увидали мы оба съ Константиномъ, вдругъ — по Янинской дорог, внизу въ долин, со стороны села Джудилы, толпу всадниковъ. Они тихо спускались съ горы.

Скоро различили мы, что впереди хали турецкіе сувари, конные жандармы, четыре человка. Ихъ можно было узнать по краснымъ фескамъ и чернымъ шальварамъ… За ними два человка въ красной верхней одежд и блыхъ фустанеллахъ. Потомъ халъ на рыжей лошади кто-то въ блой чалм и въ длинной одежд, какъ кади или молла, такъ мн издали казалось. А за нимъ еще люди, еще фустанеллы и вьючные мулы; пшіе провожатые съ боковъ прыгали по камнямъ.

Константинъ думалъ, что это какой-нибудь консулъ. Я полагалъ, что турецкій судья или другое мусульманское духовное лицо, судя по одежд. Но старикъ нашъ настаивалъ, что это не турокъ, а непремнно консулъ какой-нибудь, и совтовалъ мн побжать домой и сказать отцу. — «Можетъ быть и русскій, и отецъ въ домъ его приметъ».

Пока мы такъ совщались, всадники пріостановились въ долин на минуту, сошли съ лошадей, и потомъ одинъ турокъ-сувари и съ нимъ одинъ молодецъ въ фустанелл помчались во весь опоръ впередъ по нашей дорог.

Тогда уже не было сомннія.

Константинъ узналъ одного изъ кавассовъ русскаго консульства, Анастасія суліота. У него и грудь и поясъ блистали на солнц серебромъ и золотомъ, какъ огонь.

Видно было, что и консулъ слъ опять. Немного погодя, поскакалъ и онъ, а за нимъ и вся толпа. Только вьючные мулы и пшіе люди остались сзади.

Я побжалъ домой сказать отцу, но на пути уже меня обогнали кавассъ и сувари. Я показалъ имъ домъ отца, и они повернули къ намъ.

Какъ пожаръ у насъ сдлался въ дом! Консула русскаго у насъ въ Загорахъ никогда не видали.

Растворились наши ворота широко со скрипомъ и со стукомъ; отецъ новый сюртукъ надлъ; мать предъ зеркаломъ поправлялась; служанка по диванамъ въ большой зал бгала безъ башмаковъ и утаптывала ихъ, чтобы ровне были; старушка Евгенко новый фартукъ красный повязывала и кричала служанк, чтобъ она въ маленькую комнату дрова на очагъ несла и чтобы шаръ-кейскій коверъ у очага постлала.

А ужъ по мостовой топотъ конскій все ближе и ближе. У меня отъ радости сердце билось.

Вышли мы вс за ворота и ждемъ. Отецъ тихо сказалъ тогда матери: — «Ты руку у него не цлуй. Это теперь уже не длаютъ, а только пожми ему, если онъ теб свою подастъ».

А я думалъ: «Какой же онъ человкъ этотъ намъ покажется? Гордый и грозный? Старый должно быть; и какими орденами царскими онъ будетъ украшенъ?»

И вотъ бгутъ толпой впередъ наши сельскія дти; бгутъ тихо и молча; только лица у нихъ измнились отъ изумленія или страха. Въхали шагомъ на улицу нашу прежде всего два сувари-турка, ружья по форм держали; а за ними еще сувари и другой кавассъ; потомъ и самъ консулъ на прекрасномъ рыжемъ жеребц; а за нимъ драгоманъ и еще одинъ нашъ загорецъ его провожалъ. И слуги греки. Старикъ Константинъ уже усплъ феску на свою старую русскую фуражку обмнить; руку у козырька держалъ и стоялъ какъ каменный у воротъ. Отецъ мой самъ стремя и узду консулу держалъ, когда онъ сходилъ съ коня; а Евгенко уже громко кричала ему и со смхомъ, по своему обычаю: «Добро пожаловать! Добро пожаловать къ намъ!» Служанка наша успла и руку у него поцловать, когда онъ на лстницу входилъ.

Не старый былъ г. Благовъ, а очень молодой, веселый и… мн тогда показалось, — не гордый.

Вовсе не такимъ я его ожидалъ видть!

Орденами царскими онъ изукрашенъ не былъ, а только виденъ былъ у него красный бантикъ въ петельк бархатнаго чернаго сюртучка. То, что я принялъ издали за чалму, была точно та блая сирійская ткань, расшитая золотистымъ шелкомъ, которую употребляютъ нкоторые важные мусульмане для головного убора. У консула этою чалмой обвита была соломенная шляпа, и сзади ниспадалъ длинный конецъ съ прекрасными узорами для защиты шеи отъ солнца.

Сверхъ бархатнаго сюртучка на консул была надта длинная одежда изъ небленаго, простого полотна съ башлыкомъ на спин; сапоги на немъ были большіе, даже выше колнъ; чрезъ плечо висла на красныхъ шнуркахъ съ кистями кривая турецкая сабля, и станъ у него былъ перетянутъ поверхъ дорогого бархата обыкновеннымъ сельскимъ болгарскимъ кушакомъ.

Лицомъ г. Благовъ былъ красивъ, очень нженъ и блденъ; бороды не носилъ, а только маленькіе усы; глаза у него были большіе, и онъ ими на всхъ смло глядлъ. Ростомъ онъ былъ очень высокъ и ходилъ очень прямо.

Разсматривалъ я его внимательно, какъ чудо; все хотлъ я видть, и все удивляло меня въ немъ.