Одиссей Полихроніадесъ

Матери отъ радости дурно сдлалось. Она сла на диванъ и держалась за грудь, повторяя со вздохами: «ахъ, сердце мое! ахъ, сердце мое!» Отецъ тоже вздыхалъ и улыбался и ей, и мн, и всмъ… и словъ не находилъ. Такая была радость! Такой праздникъ! Боже! Кинулись мы потомъ вс служить ему. Кто очагъ затапливалъ, кто кофе варіть у очага садился, кто рукомойникъ несъ руки ему мыть, двое разомъ на одну ногу его бросались, чтобы сапоги ему снять. Сосдъ за сосдомъ въ комнату собрались, отецъ Евлампій, Стиловъ старикъ, жена его, дочери, сыновья, Несториди съ женой, все село, кажется, сбжалось… Двое цыганъ пришли, и т сли на полу у дверей… И тмъ отецъ жалъ руки, и тхъ благодарилъ.

Вс его любили, потому что онъ не искалъ никого обидть и былъ очень справедливый человкъ.

Когда отецъ покушалъ и отдохнулъ, онъ разсказалъ намъ подробно, что случилось. Незадолго до отъзда его изъ Тульчи греческій консулъ ухалъ на два мсяца въ отпускъ въ Элладу и передалъ управленіе своего консульства англійскому консулу г. Вальтеру Гею. Валътеръ Гей этотъ родомъ изъ Сиріи (его мать была, кажется, православная изъ арабской семьи); человкъ онъ отчаянный и капризный, хоть и бденъ и семьей обремененъ большою, но всегда грубитъ всмъ и даже вовсе не въ дух своего правителъства пишетъ и дйствуетъ. Ему велятъ турокъ хвалить, а онъ ихъ порицаетъ и критикуетъ во всемъ. Ему велятъ быть осторожне, а онъ, что ни шагъ, то опрометчивость, ссора, дерзость… Маленькій, желтый, сердитый. «Я самъ варваръ!» кричитъ онъ всегда. «Вс мы, европейцы, хуже азіатцевъ варвары! Оттого у насъ и законы хороши и строги на Запад, что изверга и разбойника хуже западнаго человка нтъ. Дай намъ волю, дай намъ волю только, и мы сейчасъ китайца за косу, негра повсимъ, пытки неслыханныя выдумаемъ, турку дышать не дадимъ, къ Пирею эскадру приведемъ изъ-за жида Пачифико. Варвары, изверги мы вс, европейцы, и хуже всхъ англо-саксонское свирпое племя… Дома мы смирны отъ страха закона… А здсь посмотри на насъ, кого мы только не бьемъ… За что? За то, что насъ здсь не бьютъ». Однажды случилось, что австрійскій драгоманъ, сидя у него, замтилъ ему на это: «Невозможно, однако, согласиться безусловно съ этимъ». «Нтъ», говоритъ г. Вальтеръ Гей, «соглашайся безусловно!» «Не могу», говоритъ драгоманъ австрійскій. «Ну такъ пошелъ вонъ изъ моего дома! Разв за тмъ я тебя приглашаю въ домъ мой, чтобы ты противорчилъ мн и безпокоилъ меня этимъ! Вонъ! Кавасы! выбросьте этого дурака за ворота!»

Австрійскій консулъ писалъ, писалъ по этому длу множество нотъ и донесеній самому Вальтеру Гею и въ Вну; а лорду Бульверу, который самъ капризенъ былъ, нравились, видно, капризы г. Гея, и ничего ему не сдлали.

Вотъ какъ разъ около того времени, какъ г. Вальтеръ Гей принялъ въ свои руки греческое консульство, Петраки-бей поссорился съ отцомъ за церковный вопросъ и сталъ хлопотать въ Порт, чтобъ отца моего въ тюрьму посадили. Пока самъ паша былъ тутъ, дло не подвигалось, потому что паша былъ человкъ опытный и осторожный. Г. Вальтеръ Гей между тмъ далъ моему отцу комнату у себя въ консульств и говорилъ ему:

— Здсь тебя никто не возьметъ, берегись только на улицу днемъ выходить. Самъ знаешь, что твой греческій паспортъ неправильный и турки его знать не хотятъ. Да и правы турки, потому что министры ваши эллинскіе за двадцать франковъ взятки сатану самого гражданиномъ признаютъ. Хорошо королевство! Это все Каннингъ нашъ безпутный и сумасшедшій лордъ Байронъ, котораго надобно было бы на цпь посадить, надлали! А я ужъ усталъ отъ ссоръ и больше ни съ кмъ никогда вздорить не буду! И ты на меня и на помощь мою не надйся, издыхай здсь въ комнат, какъ знаешь самъ, пока твой консулъ вернется. Тамъ ужъ они съ пашой хоть въ клочки изорви другъ друга, такъ мн ужъ все равно. Я старъ и боленъ и умирать скоро надо мн; какое мн до васъ всхъ дло!

Такъ говорилъ отцу г. Вальтеръ Гей, и отецъ около мсяца не выходилъ изъ англійскаго вице-консульства.

Наконецъ сталъ тосковать и началъ выходить по вечерамъ.

— Берегись! — говорилъ ему Вальтеръ Гей; — не буду я заступаться.

Замтилъ Петраки-бей, что отецъ ходитъ къ роднымъ и друзьямъ иногда темнымъ вечеромъ. Поставили турки въ угоду Петраки человкъ пять-шесть заптіе изъ самыхъ лихихъ арнаутовъ поблизости англійскаго вице-консульства. Только что сло солнце, вышелъ отецъ тихонько и идетъ около стнки. «Айда!» и схватили его арнауты и повлекли въ конакъ. Однако отецъ усплъ закричать кавассу англійскому:

«Османъ! море! Османъ! схватили меня!» Османъ услыхалъ, мигомъ къ консулу. А Вальтеръ Гей въ халат и туфляхъ… Ни шляпы не надо, ни сапогъ… въ туфляхъ, въ халат, съ толстою палкой въ рук; кавассъ за нимъ едва поспваетъ. Ужъ они на площади, на базар, при всемъ народ, одного заптіе — разъ! другого — два! у третьяго ружье со штыкомъ изъ рукъ вонъ. Т не знаютъ, что длать! Какъ на консула руку поднять. «Консулъ!» одно слово. Опустили бдные турки голову, а Вальтеръ Гей взялъ отца подъ руку и кричитъ: