Одиссей Полихроніадесъ

Онъ никогда не могъ допустить и согласиться, что и ныншніе турки отличные воины, и всегда дивился, когда сами русскіе консулы или офицеры старались ему это доказать. «Что за капризный народъ эти русскіе! — говорилъ онъ нердко. — У многихъ изъ нихъ я замчалъ охоту, напримръ, турокъ защищать и хвалить. Отъ гордости большой что ли, или такъ просты на это?» спрашивалъ себя мой отецъ и всегда дивился этому.

III.

Семейство наше много перенесло, и больше отъ худыхъ христіанъ, чмъ отъ турокъ, потому что худые христіане, всегда я скажу, гораздо зле и лукаве турокъ.

Первое дло, почему отецъ мой пострадалъ. Когда въ 53 году переправились русскіе черезъ Дунай, вс у насъ думали, что они уже и не уйдутъ, и вс радовались, кром нкоторыхъ липованъ и хохловъ бглыхъ изъ Россіи, но и т разное думали, и между ними были люди, которые говорили: «наша кровь!» Отецъ мой тогда обрадованъ былъ крпко и русскихъ всячески угощалъ и ласкалъ…

У насъ въ тульчинскомъ дом русскій капитанъ стоялъ, и при немъ человкъ пять или шесть простыхъ солдатъ.

Скажу я теб про этихъ людей вотъ что: куръ, водку, вино, виноградъ и всякій другой домашній запасъ и вещи, и деньги береги отъ нихъ. Непремнно украдутъ.

Но если ты подумаешь, что за это ихъ у насъ въ Добрудж ненавидятъ, то ты ошибешься.

Въ 67-мъ году, когда одно время ожидали русскихъ, весь край какъ будто оживился. Что говорили тогда вс, и греки и болгары, и простяки-молдаване сельскіе въ бараньихъ шапкахъ?.. И даже, поврь мн, жиды и татары крымскіе, которые у насъ цлый городъ Меджидіе построили… Что говорили вс?

— Аманъ! аманъ! придутъ скоро русскіе! Вотъ торговля будетъ! Вотъ барышъ! Офицеру билліардъ нуженъ, ромъ, шампанское, икра свжая. Платитъ и не торгуется! А если казакъ курицу украдетъ, такъ онъ тутъ же продастъ ее офицеру и самъ деньги не спрячетъ, а въ нашихъ же кофейняхъ истратитъ на вино или на музыку. Такой народъ веселый и щедрый! Прибить человка онъ можетъ легко, это правда, но никто за то же такъ утшить и такъ приласкать человка не можетъ, какъ русскій. Все у него — «братъ» да «братъ», и злобы въ сердц не держитъ долго.

Такъ говорили мн въ 67-мъ году, вспоминая то, что видли въ 53-мъ.

Разскажу я теб, какъ русскій солдатъ однажды укралъ у одного сосда нашего поросенка во время занятія Тульчи. Онъ спряталъ поросенка подъ шинель и идетъ по базару такъ важно, задумчиво, можно сказать, даже грозно и не спша. А поросенокъ визжитъ подъ шинелью его на весь базаръ. Вс люди глядятъ на солдата; солдатъ же ни на кого не смотритъ.

Сосдъ нашъ былъ молдаванъ, но человкъ довольно смлый. Онъ догналъ солдата и при всхъ говоритъ ему:

— Остановись, братъ, ты укралъ у меня поросенка.

— Я? ты съ ума сошелъ что ли? Какой это такой поросенокъ, скажи мн, любезный другъ ты мой?..

Ужасно удивился солдатъ, и не улыбается, и не боится, и не сердится вовсе.

А поросенокъ еще громче прежняго визжитъ подъ его полой.

Сосдъ разсердился и говоритъ ему:

— Такъ нельзя длать!.. раскрой шинель, или я къ полковнику твоему пойду.

Сейчасъ же раскрываетъ солдатъ шинель и видитъ поросенка.

Посмотрлъ съ изумленіемъ, перекрестился, плюнулъ и воскликнулъ:

— Посмотрите, проклятая тварь, куда забрался. Это отъ діавола все! А ты возьми его, братъ, если онъ твой.

И пошелъ молодецъ дальше, опять не улыбается и ни на кого не глядитъ. Усы вотъ какіе въ об стороны стоятъ и бакенбарды огромныя!

Весь базаръ до вечера смялся этому, и сосдъ жаловаться не пошелъ… Жалко ему было пожаловаться на такого человка, особенно зная, что полковникъ былъ строгій нмецъ и безпощадно наказывалъ этихъ бдныхъ людей за подобные безпорядки.

Капитана, который жилъ въ нашемъ дом, звали Иванъ Петровичъ Соболевъ. Онъ меня очень любилъ. Звалъ онъ меня «Цыганокъ», за то, что я смуглый, и длалъ мн много подарковъ. Онъ каждый день, несмотря на холодъ, обливался холодною водой и приказывалъ солдатамъ и меня схватывать, раздвать и обливать насильно, для укрпленія. Потомъ я и самъ это полюбилъ.

Выйдетъ капитанъ на балконъ, на улицу, самъ разднется совсмъ и меня раздтаго выведетъ. Женщины бгутъ; а онъ имъ кричитъ: «Чего вы не видали? Куда бжите? Скажите! какой стыдъ великій!»

И восклицаетъ потомъ солдату:

— Катай Цыганочка съ головы прямо!

Я и радъ, и кричу; а капитанъ бдный, глядя на меня, отъ души веселится. Ужасно любилъ я его.

Когда австрійцы зашли русскимъ въ тылъ и уходили русскіе отъ насъ, капитанъ Соболевъ золотымъ крестикомъ благословилъ меня на память, и я всегда ношу его на ше съ тхъ поръ.

— Прощай, Цыганочекъ мой, прощай, голубчикъ, — сказалъ онъ мн и слъ на лошадь.

Я сталъ плакать.

— Господь Богъ съ тобой, — сказалъ капитанъ; — не плачь, братъ мой, увидимся еще. Съ Божьей помощью назадъ опять придемъ и освободимъ всхъ васъ.

Онъ поцловалъ меня и перекрестилъ, нагнувшись съ коня, а я держался за стремя его и плакалъ.

И не увидались мы съ нимъ больше! Да спасетъ Божія Матерь Своими молитвами его простую воинскую душу! Мы узнали потомъ, что его подъ Инкерманомъ убили эти отвратительные французы, которыхъ и отецъ мой, и я всегда ненавидли.