Одиссей

Теперь-то вы сумели себя узнать? Кьеркегор рассказывает историю крестьянина, который пришел в город босой и купил себе чулки и башмаки, да так удачно, что еще и напиться денег хватило. И вот он пьяный отправляется домой, но на дороге падает и засыпает. Утром мимо проезжает карета, и кучер кричит крестьянину посторониться, чтобы ему не отдавило ноги. Не до конца протрезвевший крестьянин открывает глаза и, не узнав свои ноги в новых чулках и башмаках, кричит в ответ: «Поезжайте, это не мои!» Эта история, с одной стороны, смешная, а с другой – показывает всю глубину отчаяния человека, который хочет быть кем-то другим. Кьеркегор приводит два примера. Молодой парень хочет стать Цезарем и вслед за Цезарем берет себе девиз: «Aut Caesar, aut nihil» – «Или Цезарь, или ничто». И когда у него ничего не получается, он отчаивается, но не оттого, что не стал Цезарем, но оттого, что с таким треском провалил попытку исполнить свою мечту. «Однако здесь присутствует и иной смысл – то, что, не став Цезарем, ему же невыносимо быть самим собой. В глубине души он отчаивается не в том, что не стал Цезарем, но в этом своем Я, которое не сумело им стать»[53]. Другой пример – молодая девушка, которая поставила все на любовь, была влюблена в саму идею любви. И когда отношения не сложились, она осталась ни с чем, так как всю себя вложила в эту любовь и был отвергнута. Она отчаивается не в любви, но в себе, и не может смотреть на себя без отвращения.

Это весьма точное психологическое наблюдение. Мы со стыдом узнаем в нем свои черты. Ведь каждый хоть раз мечтал стать лучшей версией себя. Почему мы восхищаемся другими? Какой-нибудь не в меру усердный, отчаявшийся ведущий ток-шоу наверняка торопливо скажет, что всем нам нужно за кем-то тянуться. Кьеркегор на это ответит, что тянуться надо исключительно за самим собой.

Отчаявшийся, не желающий быть собою

Бороды твоей монисто

и чело склонились низко,
и скитаний дальний вид
тяжко веками прикрыт.
Волны пляшут, приседая.
Цену славы и молвы
знает грудь твоя седая,
знает пепел головы.

Описанные две формы отчаяния едва ли можно отнести к Одиссею. Он очевидно осознает свое отчаяние. Не раз в течение поэмы мы видим его глубоко отчаявшимся, и причиной тому вовсе не внешние обстоятельства. Нет у него и желания быть кем-то другим. Одиссей, каким его описывает Гомер, всегда отличался от остальных греческих героев. Его антиподом был Ахилл – настоящий греческий богатырь, полный силы, мужества и намерения кратчайшим путем идти к цели. У Одиссея больше смекалки, нежели силы, больше ума, чем мужества. Другими словами, он нетипичный герой. И он отчаивается. С этим отчаянием он столкнется и после кораблекрушения. Он оказывается на острове, где живет народ, любезный Зевсу. Он встретится с королевской четой, которой, может, и недостает его смекалки, зато они далеко превосходят его мудростью.

Одиссей выбирается на берег из бушующих волн, спасенный от утопления, но холод и дикие звери могут отнять у него едва теплящуюся в нем жизнь. Поэтому он заползает под оливу с раздвоенным стволом: один ее ствол дик и буен, другой прям и усыпан плодами. Он зарывается в груду опавшей листвы – как путешественник прикрывает пеплом остатки углей, чтобы сохранить огонь, так и Одиссей укрывает себя листьями. И Афина, сжалившись, посылает ему сон, который успокоит боль и усталость, смежив его веки долгожданным покоем.

Нам дали немало подсказок, что сон Одиссея после кораблекрушения – импровизированные похороны, практически смерть, но остатки углей возродят огонь к жизни на следующий день. Данте позднее помашет Одиссею рукой, когда в начале «Божественной комедии» расскажет, что очутился в сумрачном лесу, пройдя земную жизнь до половины, «и словно тот, кто тяжело дыша, на берег выйдя из пучины пенной, глядит назад, где волны бьют, страша»[54].

В первых двух формах отчаяния есть нечто поверхностное. Самое страшное происходит тогда, когда ты увидел себя, понял себя, но не можешь смириться с тем, что увидел. Ты отчаиваешься в собственной слабости. Первые две формы начинались с какого-то толчка, что-то происходило с тобой – удар судьбы, как называет это Кьеркегор, что-то вмешалось в твое представление о себе и нарушило стройность картины. А теперь ты видишь не просто слабые стороны, которые можно чем-то прикрыть или поправить. Ты видишь, что ты слаб весь целиком, и тебе это совсем не нравится. И ты отчаянно не хочешь быть собой. Ты просто не хочешь иметь дело с собственной слабостью. И ты отметаешь то, что понял, пытаешься не думать об этом. Но ты не настолько примитивен, такое нельзя просто забыть. Кьеркегор описывает это с помощью еще одной яркой метафоры: Я сидит за дверью, забранной решеткой, и наблюдает за самим собой.