Одиссей

Ты знаешь себя вдоль и поперек. Ты достаточно умен, чтобы понять это, и достаточно глубок, чтобы признать. Но ты не можешь с этим жить. Ты похож на участника учебной программы для руководителей, который после долгих часов групповых дискуссий, наполненных откровениями, радостными и не очень, ощущает себя опустошенным и пока не понимает, что ему со всем этим делать. Потому что получил множество знаний, которые у тебя не получается встроить в свою картину мира. И ты отгораживаешься от них, так что твое Я сидит за зарешеченной дверью и наблюдает за тобой. И ты это знаешь. Окружающие видят в тебе заботливого и одаренного человека: «Это воспитанный человек, женатый, отец семейства. Деятель будущего, почтенный отец, приятный в обхождении, весьма нежный с женою, крайне чуткий к детям»[55]. Ты не выносишь банальных разговоров о жизни. Ты смотришь гораздо дальше. Кьеркегор пишет, что такой человек редко ходит в церковь, потому что большинство священников не понимают, о чем говорят. В переложении на современный мир можно сказать, что ты терпеть не можешь агитационных речей и задушевных бесед. Разве что с одним-двумя людьми, у которых есть что-то за душой, но с ними разговаривать страшно, потому что они слишком легко могут задеть тебя за живое.

Так что изоляция становится твоим способом выжить. Только так у тебя получается удерживать отчаяние в границах. Хотя время от времени тебе хочется уединиться и подумать. Ты устаешь от пустых разговоров. Тебе нужно одиночество, но в одиночестве тебя поджидает тоска по утраченному. В какой-то момент изоляция может стать невыносимой, и она прорывается изнутри. Ты бросаешься в жизнь, как в омут, потому что шум внутри слишком громкий, и чтобы заглушить его, нужно окружить себя еще большим шумом. У тебя всегда полно дел, проекты выстроились в очередь, один важнее другого, или же ты пытаешься забыться в развлечениях, переживаниях и чувственных удовольствиях. Beenthere, donethat[56]. Мятущаяся душа в поисках чего-то, что поглотит все ее внимание и заглушит шум внутри.

Если бы только был человек, с которым можно поговорить. Тогда можно было бы открыть зарешеченную дверь и показать, как трудно иметь дело с Я, которое прячется за ней. Но будьте осторожны. Мгновение искренности может обернуться вечностью, полной сожалений. То, что вы так долго прятали, окажется выставленным на обозрение. Отчаявшийся, не желающий быть собой, не может вынести этой мысли. Кьеркегор сравнивает его с цезарем или тираном, который делится своими сокровенными мыслями с доверенным лицом. Советником или шутом, как Сенека у Нерона или Ятгейр у ярла Скуле[57]. Отчаявшемуся приходится убить того, кому он открыл свою слабость. Какой элегантный парадокс: «мучительное противоречие демонической личности, неспособной ни обойтись без доверенного наперсника, ни вынести существование такового»[58].

Отчаявшийся, идущий наперекор себе

Не странности, не страсти и не войны,

но странной безысходности приволье
влекло меня в античных теней лоно
с незримой силой гравитационной,
чтоб ночь изречь легко и неподдельно
с божественною легкостью паденья.

В каком-то смысле Одиссей – вечный скиталец. Как и многие до и после него, Данте придумал свою версию его истории, и его Одиссей так и не возвращается на Итаку, но плывет по морю до самой границы мира. А там он уговаривает своих спутников пересечь эту границу и плыть еще дальше[59]. Бог наказывает его за такую дерзость и отправляет его корабль вместе со всем экипажем на дно, а Одиссея помещает в круг Ада, предназначенный для лукавых советчиков. У Данте Одиссею не удается преодолеть отчаяние и вернуться домой. Его судьба становится издевательской пародией на историю, которую рассказывает Гомер: он обречен на вечные скитания и вечный ад.