Одиссей

Андромаха оплакивает Гектора, которому пришлось сойтись в поединке с самым жестоким воином греков, Ахиллом, безжалостным убийцей, который жаждал отомстить за смерть любимого племянника. Тот был убит Гектором в пылу битвы, поскольку надел доспехи самого Ахилла, и троянец думал, что встретил его дядю, а не неопытного мальчишку. Трагическая, нелепая случайность. Для Ахилла это не играло никакой роли. Он задумал для Гектора ужасную смерть. Он зарубил его под стенами Трои, а затем надругался над его телом, протащив его вокруг города за своей колесницей – прямо на глазах у Андромахи, которая умоляла мужа не выходить на этот бессмысленный и жестокий бой. Ее жизнь разбивается на куски. Ее любовь, ее защитник и опора был уничтожен слепой ненавистью. Но на этом несчастья Андромахи не заканчиваются. Той же ночью греки, обманом проникнув в Трою, устраивают в городе мародерство, и нож проворачивается в нанесенной ей ране, причиняя еще большую боль. Враги врываются во дворец и находят ее и Астианакта, их сына, последнее свидетельство их с Гектором любви. Греки видят в нем лишь угрозу будущей мести. (См. ил. 16. Жак-Луи Давид, «Андромаха, оплакивающая Гектора».)

Никто из родных Гектора не должен выжить, всех необходимо уничтожить. Греки бросают младенца со стен Трои, и он разбивается о скалы. Во многих рассказах о Троянской войне говорится, что это сделал именно Одиссей. Гомер не рассказывает об этом эпизоде, но все, кто знают историю, знают и об этих слухах. Гомеру нет нужды упоминать о них. Достаточно намека. Но и это еще не все. Андромаху обменивают на сына Ахилла, Неоптолема, и она становится вещью, трофеем, рабыней, которую увозят далеко от родины и той счастливой жизни, которой она однажды жила. И Одиссей плачет, как плакала она. Стыдясь тех вещей, которые он совершил, отчаявшись в самом себе, тоскуя по родине и по объятиям, которые могли бы его поддержать.

И снова один Алкиной замечает слезы Одиссея. Он обещал отпустить Одиссея домой. Он осыпал его дарами и оказал ему должное гостеприимство. И теперь он просит кое-что взамен, но не ради себя. Боги не без причины так покровительствуют этой супружеской чете. Они видят глубже, чем большинство людей. Царь останавливает слепого певца и объясняет всем гостям, что происходит: чужеземец не прекращал плакать с того момента, как сел за стол. Что-то огорчило его, какая-то печаль гложет его сердце. Алкиной больше не готов оставаться в неведении относительно личности гостя. Он призывает чужестранца рассказать свою историю: «Ты же теперь, ничего не скрывая, ответствуй на то мне, гость наш, о чем я тебя вопрошу: откровенность похвальна. Имя скажи мне, каким и отец твой, и мать, и другие в граде твоем и отечестве милом тебя величают… Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать, где по морям ты скитался? Каких человеков ты земли видел?»

Одиссей много лет провел в одиночестве на острове Калипсо. Его одинокое путешествие закончилось крушением у острова феаков. Он чуть не закончил свои дни второстепенным персонажем в народной сказке о принцессе и лягушке. Он слушал, как слепой певец рассказывает ему историю его же собственной жизни. Не пора ли ему наконец взять слово?

Глава 5 Герой нового типа

Многохитрый

ОДИССЕЙ:

Будь я хоть трижды герой,
всё же мне мнится порой,
что в этом душ подземелье,
хоть я и вышел оттуда,
душа моя незаметно,
кинув меня, как Иуда,
влилась, как легкий глоток,
в общий бесплотный поток
тенью безгрудой.

Эй, Одиссей Лаэртид, воитель гневный —

он же соратник богов, богинь сожитель —
всех служанок-блудниц связал, как хворост,
и, словно хворост, зажег он всю вязанку,
чтоб полыхали они, как гнев, как похоть,
чтоб со стыда за них сам огонь сгорал бы.

По мнению Ханны Арендт, то, что происходит дальше, представляет собой важнейшую веху в истории субъективности: это первая развернутая автобиография[84]. Одиссей, не колеблясь, отвечает Алкиною: «Я Одиссей, сын Лаэртов, везде изобретеньем многих хитростей славных и громкой молвой до небес вознесенный. В солнечносветлой Итаке живу я». Уже из этого становится ясно: он не обыкновенный герой. Он не похож на персонажа из боевика, как другие греческие воины. Он всегда был другим.