Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского

«Мы подошли к земле заносчивых неправых циклопов[45], что во всём полагаются на богов, а сами не пашут и не возделывают угодий, и все же изобильно произрастают там несеяные и небороненые хлеба, и ячмень, и лозы с тяжелыми гроздьями, а их утучняют Зевесовы дожди. Нет у них ни властей, ни советов, ни судов правосудия, а живут они в горных пещерах, всяк царит над своими женами и детьми, сам себе закон, ни пред кем не в ответе.

«У лукоморья циклопов, ни близко, ни далеко, лежит плодородный остров[46], лесистый остров. На нем водятся несчетные дикие козы. Люди их не пугают, охотники с собаками не выслеживают, ломясь сквозь заросли к перевалам. Молодую поросль не травят овцы и не рушат плуги, но остается это место в одиночестве, невозделанное, рай для блеющих коз, затем, что нет у циклопов ни охрянощеких кораблей, ни корабельных мастеров, что могли бы построить им мореходные суда для приятных плаваний по городам Вселенной, как у обычных людей, что искушают судьбу в морях на других посмотреть и себя показать. Иначе они могли бы забрать себе этот остров, потому что он совсем неплох. Все бы хорошо урождалось в свой черед в его мягких влажных лугах за рвом серебристого моря, а здешней лозе не было б переводу. Урожай, снятый в срок с такой ровной нивы был бы тяжел, затем что подпочва тучна. Его гавань — готовый порт, где не нужны якоря и швартовы. Корабли можно прямо посадить на береговую отмель и оставить безбоязненно, пока моряки собираются с духом, или пока не задует благоприятный ветер. А в глубине залива бежит чистая струя источника, бьющего в пещере. Черные тополя осеняют ее.

«Мы вошли в бухту, несомненно, направляемые богом, потому что ночь была черная, беспросветная. Туман окутал наши суда, и луч луны не мог пробиться с неба сквозь низкие облака. Так мы не видели ни острова, ни волн, длинных, медленно наплывающих на укрытый берег. Мы лишь почувствовали, как наши добрые суда плавно коснулись земли. Лишь они легли на грунт, мы убрали паруса и сошли на берег, и тут же, прямо на кромке воды, погрузились в глубокий сон.

«Когда пришла розовоперстая Заря, мы в изумлении пустились в обход острова, а нимфы, дочери Зевеса, вспугнули для нас диких коз с гор — моей команде на обед. Мы кинулись к кораблям за гнутыми луками[47] и дротиками с долгими наконечниками и стали стрелять, разбившись на три отряда. Очень скоро бог послал нам сколько душе угодно дичи: добычи была такая пропасть, что по девять коз досталось на каждый из двенадцати кораблей моей флотилии. А моему кораблю, в знак особой привилегии, было отпущено десять коз. Потом весь долгий день, пока солнце не зашло, мы пировали. Мяса было до отвала и выпивка отличная, красное вино еще не иссякло в трюмах наших кораблей: мы захватили не один винный погреб при разоре святыни киконов. Так мы обедали, поглядывая на страну циклопов, столь близкую, что мы видели подымающийся дымок и слышали голоса людей и блеяние овец и коз, пока, наконец, солнце не село и не спустился мрак, а тогда мы растянулись в дремоте прямо на кромке моря.

«На рассвете я созвал своих людей на совет и изложил им свой план: "Оставайтесь здесь, верные товарищи, а я со своим кораблем и командой быстро двину туда, посмотрю, кто там живет — грубые дикари или гостеприимные, чтящие богов и справедливость люди". Отдав этот приказ, я пошел к своему кораблю и велел команде выбрать кабельтовы[48] и подняться на борт. Они подчинились и лихо уселись на гребных банках. Море побледнело под ударами весел. Когда мы подошли к ближайшему берегу[49], мы увидели на мысу пещеру, величественную пещеру под сводами лавров. Судя по всему, на ночь в нее загоняли большое стадо овец и коз. Вкруг зева пещеры крепкостенный двор был сооружен из глубоко врытых скал, а за ними, — изгородь из стволов высоких сосен и разлапистых дубов. На самом деле это было логово великана, чудовищного монстра, который пас свои стада вдали от берлоги и избегал контактов с людьми. Был он одинокой неверной тварью, это чудище, и страшного обличья: не на манеру человека, едящего хлеб, но вида совершенно исключительного и выдающегося, наподобие поросшего деревьями горного утеса.