Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского

«Его свирепость презрела ответным словом. Он вскочил на ноги, сделал выпад, подцепил двух моих спутников, как щенят, и трахнул их головами оземь. Их мозги вырвались из лопнувших черепов и расплескались по полу пещеры, а он разломал их тела на куски и жадно, как горный лев, сожрал без остатка все, потроха и мясо и кости, вплоть до костного мозга, Мы рыдали, вздымая руки к Зевесу в ужасе от совершенного пред нашими глазами преступления, но ничего не могли поделать. Циклоп беспрепятственно набил свою огромную кишку человечьим мясом и запил парным молоком. А потом он растянулся поперек грота посреди своих стад и уснул.

«Дерзким сердцем я прикидывал: не подкрасться ли, выхватить острый меч, висевший у меня на боку, и пронзить его тело, для надежности нащупав пальцами уязвимое место меж ребер, под сердцем и над печенью. Но поразмыслив, я сдержал удар, ибо им я окончательно скрепил бы наш рок: крепости наших мышц не хватило бы откатить огромную скалу, которой он запер выход из пещеры. Всю ночь мы стенали от горя, ожидая Зари. А когда она засияла, великан проснулся, разжег костер, подоил скот по порядку, и подложил сосунков под маток. Окончив свой хлопотливый промысел, он схватил еще двоих из нас, и они стали его дневным пайком. Затем он погнал свой гладкий скот из пещеры, так же легко отодвинув огромный заслон и задвинув его, как мы щелкаем крышкой колчана. Лихо улюлюкая скоту, циклоп погнал стадо в холмы, оставив меня в заточении строить ему в уме погибельные козни. Я искал способа сквитаться с чудовищем, как только Афина услышит мою молитву и предоставит мне подходящую оказию.

«Из всех моих замыслов я остановился на следующем. В овечьем загоне стояла огромная дубина Циклопа, а точнее — свежий ствол маслины, из которого он собирался сделать себе посох, как просохнет. Мы же равняли его с мачтой двадцативесельного черного корабля, эдакого широкопалубного купца дальнего плаванья — таким он был длинным и толстым. Я оседлал его, отхватил саженный кусок и передал своим товарищам, призывая заточить его. Они обстрогали его довольно ровно, а я подсобил им заострить конец. Затем я взял его и вращал в пылающем костре, пока острие не спеклось, как твердый уголь. Мы спрятали его под овечьим пометом, лежавшим грудами повсюду в пещере. Напоследок я приказал своим людям бросить жребий, кому выпадет отчаянная задача помочь мне поднять кол и засадить ему в глаз, когда тяжкий сон уложит великана. Удачный жребий послал мне как раз тех четверых, которых я бы выбрал и с открытыми глазами. Себя я назначил пятым.

«Циклоп вернулся под вечер, гоня свои долгорунные стада, и прямо вогнал их всех под широкие своды пещеры, всю эту массу жира и шерсти, ни одного не оставив на внешнем дворе. Было ли у него что на уме, или один из богов так провидел? Затем он поднял огромный дверной камень и втиснул его на место перед тем, как усесться за дойку. Вновь брал он по очереди каждую овечку и шумливую дойную козу, а потом подкладывал под них сосунков. Споро он ладил со своими домашними обязанностями, а управившись, схватил еще двоих из нас и поужинал ими. Я подошел к великану с хмельной чашей темного вина в руке и подал ему, говоря:

— Циклоп, поди запей ужин из человечины людским вином, убедись, сколь сладостное зелье хранилось на нашем судне. Я принес его тебе в надежде, что ты явишь сострадание и поможешь нам добраться домой; но твоя немудрость превосходит наше разумение. Грешник, да можешь ли ты рассчитывать, что другие европейцы посетят тебя, когда ты так неучтиво с нами обошелся?

«Он взял чашу и выпил. Ярая радость восстала в нем от сладости зелья, и он потребовал еще одну чашу, говоря:

— Долей-ка мне от души, Странник, и живо назови свое имя, и я преподнесу тебе гостевой дар, что согреет твое сердце. И впрямь, наша тучная почва рожает полные лозы циклопам, и влага небес умножает их плод, но этот настой — чистые нектар и амброзия.

«Так он провозгласил, и я сразу налил ему вторую чашу искристого вина, а затем и еще одну. И так он по дурости хлопнул три полные чары. Винные пары затянули его циклопическую смекалку, а я повел с ним игру медовой льстивой речью.

— Циклоп, ты спросил меня о моем мирском имени. Я открою его тебе во всеуслышанье, а ты уж дай мне обещанный гостевой дар. Имя мне — Никто[53]: так меня звали отец с матерью, так зовут и друзья, — сказал я, и он ответил жестокосердо:

— Я съем тебя, Никто, последним, после всех твоих друзей. Их сперва — вот он, твой навар.