Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского

"И все же сердце торопит вас услышать рассказ о моих невзгодах, хоть этот рассказ еще глубже погрузит меня в пучину слез. Как мне расположить свои горести по порядку, какую поставить первой, какую — вслед за ней? Небесные боги наделили меня страданьем в избытке. Начну со своего имени, чтобы вы знали — когда пройдет эта жестокая полоса невзгод, я смогу принять вас в своем дому — в моем, увы, далеком дому. Я Одиссей, сын Лаэрта, мое имя среди людей стало символом находчивости и тонкого ума, моя слава достигла небес. Я с ясной Итаки, где высится гора Неритон, ее крутые склоны дрожат от сметенной ветром листвы. Вокруг много ближних островов: Дуликий и Зам, и лесистый Закинф. Мой остров мористее и западнее своих соседей, что раньше встречают зарю и солнце. Это суровая страна, но она порождает добрых юношей: впрочем, кому не мила родина? Вот я, например: прекрасная богиня Калипсо хотела оставить меня в своем выдолбленном гроте и сделать своим мужем, а также Кирка, коварная владычица Эи, пыталась удержать в своем доме (и она прочила меня себе в мужья). Но ни та, ни другая не смогли совратить сердце в моей мужественной груди. А поэтому я считаю, что какие бы богатства ни привалили человеку на чужбине, в иной стране, слаще жизнь на родной стороне и в отчем дому. Но позвольте мне вернуться к рассказу о моем злосчастном путешествии на родину, о том, как поразил меня Зевес на пути из Трои.

«Из Илиона ветер погнал меня к Исмару, в страну киконов[43]. Я разорил город и поразил их. Мы взяли их жен и добро и поделили поровну, так что никто не остался без своей доли добычи. Я предложил немедленно бежать оттуда без оглядки, но мои дураки-матросы не послушались. Вина было вволю, и баранины, и говядины — целые стада овец и винторогих коров они зарезали на берегу. Пока они прохлаждались, наши киконы бросились за помощью к горным киконам, своим соседям, более многочисленным и умелым, способным воевать в конном строю, а понадобится — то и в пешем. Они обрушились на нас чуть свет, несметные, как листья и цветы весной. Над нами висело предчувствие катастрофы, проклятие Зевеса, у которого были еще казни в запасе про наши бесталанные головы. Отряды вступили в бой у быстрых судов и ливнем лили друг на друга копья с бронзовыми наконечниками. Пока длилась заря и прирастал благословенный день, мы стояли, как вкопанные, и отражали их рой, но когда солнце перевалило через зенит, и приблизилось время пахаря распрячь волов, киконы потеснили дрогнувшие ахейские ряды. Каждый корабль потерял по шесть воинов. А мы, на этот раз избежавшие смерти и рока, отплыли со смешанными чувствами: радуясь, что избежали злой судьбы, и горюя о наших товарищах. Ни один из моих толстобрюхих кораблей не тронулся с места, пока мы трижды не помянули имя каждого бедняги, погибшего от рук яростных киконов на прибрежной равнине.

«Затем Собиратель туч Зевес натравил на нашу эскадру Северный ветер. Заревела буря. Тучи ослепили зрак земли и моря. Ночь низвергнулась с небес. Порыв ветра разметал корабли, шторм разорвал паруса в клочья. Под страхом немедленной смерти мы срубили мачты на палубу и взялись за весла. Яростно мы гребли к берегу. Два дня и две ночи мы береговали, и отчаяние и страшная усталость грызли наши сердца. На третий день ярковолосая Заря принесла свет дня. Тут взмыли наши мачты и сияющие белые паруса, и мы смогли расслабиться и спокойно смотреть, как ветры и рулевые ведут нас правильным курсом. Да, в тот раз я чуть было не добрался невредимым до отчизны. Но волна, и течение, и северный ветер объединились против меня, когда я огибал мыс Малею, и отнесли меня далеко за Киферу.

«Девять дней меня гнали беснующиеся ветры по обильному рыбой морю. На десятый день мы высадились в стране лотофагов[44], которые, как коровы, едят цветы. Мы сошли на берег наполнить меха водой, а моя команда села перекусить на берегу у кораблей. Как только они утолили первый голод и жажду, я выбрал двух матросов, дал им третьим связного, и послал их разведать, какие люди тут живут. Они немедленно ушли и встретили этих самых лотосников, а те и не думали убивать моих посланцев, но угостили их блюдом из цветов лотоса. Стоило кому попробовать этот медово-сладкий цветок, как желание вернуться на корабль угасало в нем. Он предпочитал остаться жить с Едящими лотос, кормиться лотосом, а память о доме медленно исчезала из его сознания. Мне пришлось искать их и тащить обратно на корабль. Они рыдали, но мы насильно притащили их на борт и приковали в трюме. Я удерживал прочих моих спутников, рвавшихся на берег, чтобы и они не попробовали Лотос и не позабыли о родине. Они поспешно сели на гребные банки и отплыли, а затем взмахнули веслами и взбили море до седой белизны.