Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры

Вот и пугало — набитый соломой допотопный «скоморох». Стоит нетвердо, покосившись в ямке, разрыхленной его же собственным шатанием, нелепо накренился вбок под северным ветром. Облачен в лохмотья, бывшие некогда фраком эдвардианской эпохи[69] и парой черных брюк. Котелок напялен на тугой мешок, призванный изображать голову. Фигуре придана классическая крестообразная поза. К концам поперечной перекладины привязаны какие-то клоунские перчатки, они жалобно колышутся взад-вперед и в такт колыханиям совсем уж диких «останков» чего-то, в чем при известной фантазии можно опознать разорванное в клочья манто. Трой почему-то не сомневалась, что к данному произведению садового искусства приложил руку сам Хилари.

Он уже давно успел рассказать ей, до каких глубин, до каких пределов (и с какими невероятными затратами времени и денег) готов дойти ради точной, достоверной, скрупулезной реставрации «Алебард». По всей стране велась охота за подлинными старинными холстами, которые потом выкупались за любую цену. Стены заново обивались шелком. Панельная обшивка очищалась, чтобы вновь торжественно предстать в своем подлинном великолепии. Потолки восстанавливались методом трудоемкой переборки. Еще хозяин откопал — вероятно, где-то в частных коллекциях побуревших от времени акварелей — викторианских времен зарисовку именно этого конкретного луга под крутым боком холма. И там, на среднем плане, изображено не что иное, как «оживленно жестикулирующее» пугало!

Трой обогнула луг и взобралась прямо по обрывистому склону. Теперь перед ней открывались торфяные болота, и среди них — наконец-то — вилась асфальтированная дорога. По ней художница и направилась прямо вдаль между холмами.

Теперь она находилась много выше уровня «Алебард» и, впервые взглянув на них сверху вниз, увидела, что усадьба имеет форму буквы «Е» без средней палочки и в целом превосходно спроектирована. В библиотеке висела гравюра XVIII века с ее изображением. Теперь, припомнив ее, Трой могла дорисовать в уме на месте современного запустения террасы, аллеи, искусственную горку, озеро и смотровые площадки, созданные, как сообщил ей Хилари, самим Умелым Брауном[70]. Художница легко нашла глазами свое окно на западном фасаде и ту самую чудовищную оранжерею прямо под ним. Из нескольких каминных труб к небесам безудержными струями неслись шлейфы дыма. Даже здесь до нее доносился слабый запах сгорающей древесины. На переднем плане фигура Винсента, укороченная расстоянием до масштабов пигмея, по-прежнему катала свою тележку. На заднем — бульдозер медленно реализовывал грандиозные планы преобразований Хилари. Как раз в этом месте некогда возвышался «ландшафтный» бугорок, воздвигнутый капризом хозяев над изящным озерцом, а после уничтоженный направленным взрывом бомбы. Теперь бульдозер вел работу над ошибками: вычерпывал землю под новое озеро и насыпал из нее новый холмик. Вершину его, без сомнения, увенчает в конце какая-нибудь беседка под названием «Каприз Хилари» или что-нибудь в этом роде.

Что ж, наверняка получится очень даже красиво, думала Трой, глядя на это, но все-таки есть неустранимая разница между подлинной стариной и ее репликой, между «вот оно, ни капельки не изменилось» и «вышло точно, как было когда-то», если вы понимаете, что я имею в виду. Так что все великие барахолки мира, все свалки старинного металлолома, аукционы высокого антиквариата и футбольные почтовые тотализаторы не помогут ему вернуть прошлое.

Она резко повернулась и сделала ровно пятнадцать шагов навстречу северному ветру.

Словно чья-то невидимая рука щелкнула затвором в механизме прожектора, и «слайд» сменился, вызвав на «экране» изображение прямо противоположное по художественно-психологическому смыслу. Теперь внизу перед Трой открывалась картина Юдоли, как ее называли местные жители, и молодой женщине сразу пришло в голову: какая точная, устрашающая гармония — между этим безнадежным словом и видом, которое оно обозначает. Ведь название «Юдоль» относится не только к долине по эту сторону гряды холмов, но и к одноименной тюрьме с ее пересохшими рвами, заборами, сторожевыми вышками, плацами, бараками и рядами ржавых труб, словно нарочно натыканных тут в качестве макета — чтобы вызвать у людей содрогание. Муж Трой иногда называл «Юдоль» «домом, где разбиваются сердца».

Порывистый ветер уже успел нанести в долину тонкого кружева пороши, и теперь этот вид — вся эта мрачно-фантастическая «гравюра по металлу» — насквозь простреливался косыми снежными заносами, вылетевшими из низкой «чаши» между холмами с той же неистовой скоростью, что и влетали.

Прямо в лицо Трой глядел дорожный знак:

«КРУТОЙ СПУСК! ОПАСНЫЕ ВИРАЖИ! НАЛЕДЬ! СБАВЬТЕ СКОРОСТЬ!»

Тут же, словно чтобы проиллюстрировать эти грозные предупреждения, откуда ни возьмись со стороны «Алебард» вверх по дороге припыхтел крытый автофургон. Он притормозил прямо позади нее, лязгнул сцеплением, переходя на первую передачу, и пошел перекатываться вниз, к Юдоли.