Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры

В тот миг, когда машина скрылась за ближайшим поворотом, из-за него показался пешеход — мужчина в плотном макинтоше и фетровой шляпе медленно, но верно карабкался по направлению к Трой. Когда он поднял голову, ее взору открылись раскрасневшееся лицо, волна белоснежно-седых усов и голубые глаза.

Художница уж совсем было решила развернуться в сторону дома, но смутная мысль — неловко же, мол, вот так вот резко исчезать на виду у человека — остановила ее. Незнакомец тем временем приблизился к ней, приподнял шляпу, вежливо произнес: «Добрый вечер» — и затем, минуту поколебавшись, добавил: «Крутовато здесь подниматься». Голос у него был приятный.

— Да уж, — ответила Трой. — Пожалуй, мне пора трубить отход. Я шла сюда от самых «Алебард».

— Ничего себе. Трудноватое, наверное, восхождение. Но мое вышло еще труднее… Прошу прощения, ведь вы, наверное, та самая знаменитая гостья Хилари Билл-Тасмана, не так ли? А моя фамилия Марчбэнкс.

— Да-да… Он мне рассказывал…

— Я такие долгие марш-броски совершаю почти каждый вечер — полезно для легких, для ног… И еще приятно, знаете ли, время от времени выбираться из «Юдоли».

— Могу себе представить.

— Вот именно, — кивнул майор Марчбэнкс. — Мрачновато выглядит, правда? Однако что же это я? Держу вас на этом зверском ветру. Ну, надеюсь скоро встретить вас снова — под рождественской елкой!

— И я надеюсь, — поддакнула Трой.

— Держу пари, вы находите чудны́м весь этот домашний уклад, там, в «Алебардах», а?

— Да, необычного много.

— Не то слово. Однако, — прибавил поспешно майор, словно желая развеять некое не выраженное вслух сомнение, — я только за, поверьте. Всецело за!

На этом он снова приподнял намокшую шляпу, отсалютовал тростью и стремительно удалился той же дорогой, которой явился.

А Трой вернулась в «Алебарды».

Они с Хилари выпили чаю в очень уютной комнатке с камином, где потрескивали кедровые поленья, — это оказался будуар прабабки хозяина в пятом колене. Ее портрет висел как раз над очагом — с него смотрела озорного вида пожилая дама, черты ее лица, как ни странно, имели отдаленно различимое сходство с чертами Хилари. Стены здесь были оклеены муаровыми обоями цвета зеленого яблока, на окнах — занавески, вышитые розами. Из обстановки — весьма изысканная ширма, французский кабинетный столик из золоченой бронзы, несколько элегантных стульев первоклассной работы и повсюду в щедром изобилии — фарфоровые купидоны.

— Смею предположить, — произнес Хилари ртом, набитым горячей масляной выпечкой, — вы находите то, что видите вокруг, чересчур кисейным для холостяка. Но дело в том, что все это уже ждет свою chateleine[71].

— Ах вот как?

— Точно так. Ее имя — Крессида Тоттенхэм, и она тоже присоединится к нам завтра. Мы собираемся объявить о помолвке.

— Расскажите поподробнее — какая она? — попросила Трой. Она не сомневалась, что такая просьба доставит Хилари удовольствие.

— Бог ты мой, позвольте-ка подумать… Если б ее можно было попробовать на вкус, она оказалась бы, наверное, соленой с легчайшим душком сладкого лимона.

— Вы говорите словно о жареной камбале!

— Да? Могу ответить лишь одно: на нее Крессида совершенно не похожа.

— На кого же она похожа?

— Очень надеюсь, что на женщину, чей портрет вам захочется написать.

— Ага! — воскликнула Трой. — Так вот, значит, куда дует ветер.

— Да, он дует в точности туда, причем непеременный и благоприятный. Рассмотрите ее хорошенько, а после ответьте мне прямо — согласны ли вы принять еще один билл-тасмановский заказ, причем гораздо более приятный на глаз. Вы заметили, что в северной стене обеденной залы имеется одна свободная ниша?

— Заметила.

— Она оставлена для изображения Крессиды Тоттенхэм кисти Агаты Трой Аллейн.

— Понятно.

— Крессида — и вправду очаровательное создание, честное слово, — произнес Хилари, словно стараясь убедить в этом самого себя. — Вот погодите, сами убедитесь. Кстати, она — из театрального мира. То есть, я хочу сказать… Вот именно что из мира. Пока она в нем только лишь вращается. Окончила академию чего-то там, а потом перекинулась на какой-то органический экспрессивизм, как она это называет. Я пытался объяснить, что термин этот бессмыслен и совершенно ублюдочен, но она ничего не хочет слушать.

— И как занимаются этим экспрессивизмом?

— Насколько удалось разобраться мне, снимают с себя одежду, что, конечно, может только радовать глаз, если речь идет о Крессиде, а затем разрисовывают лица какими-то бледно-зелеными завитками. Опять-таки в случае моей невесты это, по-моему, нелепо — к чему скрывать такие природные данные? Да и для кожи лица вредно.

— Звучит загадочно.

— К большому сожалению, мой выбор не вполне одобряет тетушка Клумба, а дядя Блошка при этом является опекуном Крессиды. Ее отец служил под командованием дяди Блошки и погиб в оккупированной Германии, спасая дяде жизнь. После этого дядя Блошка, конечно, чувствовал себя обязанным вырастить ее.

— Понятно, — все так же односложно отозвалась Трой.