Однажды в XIII веке

– Сейчас я пойду говорить с этим, он расскажет мне всё, что знает, и я его отпущу. Есть ещё, кто хочет домой вернуться?

Дело сдвинулось. После Пелко еще только один разбойник отказался назвать себя, остальные предпочли холопскую долю лютой смерти. Все они были некрещеная водь, или как они называли себя – «вадякко» из разных деревень. Окинф велел отвести их на двор к Силе и коротко допросил. Выяснилось в Водской земле Сипат появился в начале лета и за месяц сумел набрать на границе Водской и Ижорской земли в небольших деревеньках, расположенных в глухих болотах, куда и не всякий год новгородские даньщики добираются, с десяток мужиков. С этой ватагой они промышляли по лесам, нападая на отдельных путников, крестьян, купцов-одиночек. Сипат строго следил, чтобы жертв в живых не оставляли, бросая тела в болото или закапывая в лесу. На Водскую дорогу вышли пару недель назад, успели разграбить три купеческих обоза, последний – третьего дня (об этом в Новгород, видимо, еще вести не докатились). Лошадей Сипат, вместо того, чтобы прирезать, как это делал обычно, велел оставить. Давеча вечером со стороны Копорья по дороге подошла еще ватага, главарь которой – видимо, знакомый Сипата, которого звали Мика (как выяснил Окинф, Мика погиб в сегодняшнем бою), тоже конная и всего под рукой Сипата сложилось уже четыре десятка разбойников с десятью лошадями. Видимо, Мика принес Сипату какие-то вести, потому что Сипат объявил, что на следующий день, то есть сегодня, ватага снимается и по Ижорской дороге идет на полуночь, в Ижорскую землю. Сказал, что там сейчас весело. По пути хотел ограбить и сжечь Турковицы, а Тёсов обойти. Мика предлагал ночью напасть и на Тёсов, но Сипат отговорил.

Про самого Сипата удалось узнать немного. Видимо, сам он из суми или тавастов, но по-новгородски и по-водски говорит хорошо, только чудно немного, а больше про него никто ничего не знал. Вот разве что новгородцев, или венья, как их называли водь, сумь, емь и прочие местные народы, он люто за что-то ненавидел, так что не просто убивал, а всегда пытал лютыми пытками перед смертью.

Про товар, что ватага набрала на дороге в последнее время тоже толком никто сказать ничего не мог – товаром распоряжался сам Сипат. В последнем обозе, взятом разбойниками, было сырое железо и сукно, до того (это Окинф и так знал) – соль. Куда все это Сипат прятал, никто не знал. Никакие купцы в разбойничий лагерь не приезжали, вообще никого чужого в лагерь атаман и сам не приводил, и остальным приводить запрещал. Товар после пересчета куда-то увозил один или с Нурилой – своим помощником (тоже убит сегодня, это он ходил к Силе торговаться и это его зарубил Славко во дворе у Силы одним из первых), а потом через некоторое время привозил и раздавал серебро.

Серебра у разбойников тоже нашлось немало, пожалуй, жалование всего Окинфова десятка вместе и с самим Окинфом чуть не за полгода службы. Что с боя взято – то свято, серебро Окинф, когда все закончится, поделит между дружинниками, не забыв и тёсовских кметей, а вот товар, если удастся его найти, надлежал городу и за него с Окинфа будет спрос, когда вернется, и головой Сипата получится ли откупиться неясно. Трех берковцов соли и столько же сырого железа его голова точно не стоит. И хотя, отправляя его в Тёсов, боярин Вячеслав ничего не сказал ему про товар, озаботиться его поиском все равно стоило.

Закончив разговор с татями, Окинф вернулся к Сипату. Пнул ногой, задремавшего было у забора атамана.

– Где товар, Сипат? Куда спрятал?

Сипат медленно открыл глаза, ухмыльнулся и, глядя мимо Окинфа куда-то вдаль, проговорил что-то на родном языке. Окинф два года прослужил старшим отряда в Тиверске17 и по-карельски понимал хорошо, и, хотя здесь язык был чуть другой, понял, что его назвали глупым, плохо пахнущим сыном хорька и ежа. Сипат явно хотел вывести его из себя.

– Сам-то ты кто тогда, коль я тебе в честном бою одним ударом руку отсёк, а потом как куль с навозом сюда приволок? Ладно, кем бы я не был, а выслушать тебе меня придется.

Глаза Сипата полыхнули давешней яростью, но на этот раз он сумел взять себя в руки быстро.

– Слушай меня, Сипат. Жить тебе всё одно недолго, но умирать ты будешь долго и трудно, а когда дух свой смрадный испустишь, скормят твое мясо свиньям новгородским. То же самое и твоих дружков ждет. Жизнь ваша сейчас ничего не стоит, а их особенно. Да, пусть и они тоже слышат – Окинф заговорил громче – Так вот, сейчас я начну пытать – не тебя, их. А ты будешь смотреть и слушать, как твои друзья, один из которых за тебя руку потерял, а другой на это уже согласен, воют от боли и тебя проклинают. И будешь смотреть и слушать пока не скажешь мне, где товар держишь, и кто этот товар у тебя берет. А не скажешь – на твоих глазах оба твои друга издохнут в муках, а тебя всё равно то же самое в Новгороде ждать будет.

– А если скажу?

Окинф впервые услышал, как Сипат говорит по-новгородски.

– А если скажешь – повешу их вон на том дубу у дороги. Быстро, как есть.

– Мне что предложишь?