Одноразовый доктор

До Бармашова довольно быстро дошло, в чем дело, но дошло не окончательно – на том уровне его существа, где он оставался бестолковым растением и только и знал, что перекачивать разнообразные внутренние соки. Мозговые полушария скрестили перед новым знанием алебарды и не допустили в сознание. Но знание протиснулось бочком, потому что левое полушарие держало алебарду лениво и вообще еле выстаивало на ногах. Оно, обескровленное, медленно разваливалось. Бармашов лежал и не мог отогнать от себя Мухомора, который прыжками настигал его и грозил клюкой. В том, что сегодняшнюю беду подстроил Мухомор, он не сомневался. Мухомор обидел его, он разволновался, расстроился, а этого ему никак нельзя, и вот пожалуйста. Точно такая же незадача стряслась на прошлой неделе с тучным и веселым Титом Степановичем из соседнего подъезда, и Тит Степанович целые сутки не имел возможности веселиться и наливаться пивом. Пока не прошло. Возможно, Тит Степанович ползал по квартире, он не рассказывал – иного выхода для себя Бармашов не видел. Повинуясь отчаянию, но не разуму, он неуклюже перевалился через край кровати и шлепнулся правым боком, почти не почувствовав боли от ушиба.

Надо было поставить чайник.

На середине прихожей, куда Бармашов дошлепал, как подранок-тюлень, ему стало ясно, что сделать этого он не сумеет. И неожиданное превращение чайника в запретный предмет огорчило его намного больше, чем собственно рука, нога и язык; ему сделалось до того себя жалко, что он прекратил движение и расплакался. Носик чайника виднелся, но никак не довлел ему; чайник беспомощно ждал, расположившись на плите, и недоумевал, почему такая задержка. А Бармашов, убиваясь по чайнику, вдруг понял, что не сумел бы его вскипятить, не сообразил бы, как это сделать. Он разучился и разводил про себя руками – там, в воображении, они обе разводились отлично; разнообразные вещи порхали перед ним, как будто ими жонглировали: спички, чайник, ложечка, стакан, блюдце – что со всем этим делать? за что браться сначала, за что хвататься потом?

На глаза Бармашову попалась швабра. Череда действий выстроилась перед ним разнузданным строем; завшивленные солдаты готовились бросить шинели и разойтись по домам. Бармашов напрягся и прокаркал последний приказ; солдаты, повинуясь ему по привычке, которую вот-вот оставят, немного подтянулись и взяли равнение на деревянную ручку. Достать рукой, свалить на пол, схватить левой кистью. Первая шеренга, вольно, разойтись. Шеренга разбежалась врассыпную, обнажив новую, такую же недисциплинированную, на исходе терпения. Доползти до входной двери, поднять швабру, расположить под углом, упереть в язычок замка. Голова Бармашова лопалась от напряжения. Он пополз по коридору, пытаясь отталкиваться шваброй; ручка выскальзывала, и он стал работать локтем. Миновал телефон, сделавшийся бесполезным; оставил позади вешалку с пальто, которое больше не понадобится. На пороге остановился в изнеможении, улегся щекой на коврик. Правый ботинок, оказавшийся в виду, превратился в плавучий бот, медленно уплывавший за темный горизонт, откуда не возвращаются. Отдохнув, Бармашов потянулся шваброй и отворил дверь. Дальше ему стало немного проще: он выгрузился на площадку – медленно, сегментами, как полумертвая гусеница. Он собирался постучать в соседнюю дверь, но небеса смилостивились – а может быть, и нет. Соседка увидела его прежде, чем он устроил себе очередной привал.

– Данилыч! Данилыч…

Она сокрушалась и бестолково металась, и вскоре насторожилась вся лестница, захлопавшая дверьми, словно испуганными глазами.

3

Данила Платонович не однажды видел в кино и не раз читал, как герой, которого поразили пулей или ударили дубиной по голове сразу после выполнения опасного задания, терял сознание и пробуждался под спасительными взглядами докторов.

Он надеялся, что нечто похожее произойдет и с ним. Его скромный лестничный подвиг завершится впечатляющим уколом, после которого он провалится в сон, а после он очнется, и все уже будет замечательно.

Соседи жили такими же представлениями.

– Ему надо успокоиться, – твердили они снисходительному доктору, которого синяя форма делала похожим на аккуратного водопроводчика из дальнего зарубежья. – Посмотрите, он нервничает.

Но доктор сказал, что Бармашова никак нельзя успокаивать дальше, ибо он и без того затормозился до опасной черты.

– Рука не работает, нога не работает, – снисходительно и нетерпеливо объяснил доктор. – И голова тоже. А вы хотите, чтобы я его выключил полностью. Да он не оклемается потом.