Одушевленный ландшафт. Сборник статей

Я бы сравнил подход Raaaf с археологическим или палеонтологическим (привет Фрейду, Фуко и Выготскому). И, как по мне, этот подход [равно в охране памятников и психотерапии] куда интереснее других.

Действительно, что делать с такими заброшками («vacant places»)? Можно делать вид, что игнорируешь («я не с ним»), но такой заброшенный объект искажает пространство вокруг себя: его приходится обходить, сторониться, как, скажем, вонючего бомжа или тот же аффективный комплекс.

Можно его стереть с лица земли (разрушить, вывезти за 101-й км и т. п.), и, к сожалению, психотерапевты частенько идут с клиентами по этому пути, помогая забыть, десенсибилизировать травмирующий опыт. Это легкая дорога, но осознать те возможности («affordances»), которые предлагал нам такой объект, становится куда сложнее, если он не представлен в восприятии и утратил свое реальное присутствие. Разрушив комплекс, мы чего-то о себе не узнаем (впрочем, ровно до того момента, когда на его месте появится второй такой же: сюжет точно описан в «Кентервильском привидении»).

Можно приспособить постройку под что-то: раньше здесь была водокачка, а теперь в ней гостиница. Можно, но не всегда: это может быть слишком дорого, небезопасно или неприемлемо по этическим соображениям.

Можно попробовать «гальванизировать труп»: воссоздать как будто в точном соответствии с сохранившимися фотографиями и чертежами. Только почему-то всегда окажется, что точного соответствия не выходит: условный деревянный дворец Алексея Михайловича «точь-в-точь» такой, как был, только сделан из железобетона и стоит в другом месте. На деле вместо оживления происходит создание чучела. Иногда с аниматроникой. Про параллели в психотерапии подробно писать не буду: все и так понятно. Слишком часто мы сталкиваемся с желанием клиента вернуться на 20 лет назад и снова войти в ту же воду.

А вот археологический подход — это здорово! Здорово потому, что честно: что было, то прошло, но оно было и было с нами. Теперь мы НЕ сможем использовать его по исходному назначению (в значительной части случаев и слава Богу, что не можем). Но зато мы сможем его рассмотреть, увидеть его ранее скрытое нутро и узнать таким образом что-то о себе (археология — всегда автоархеология).

И еще момент: любая достройка проявляет один аспект (не важно, здания или какого-то психического содержания), но автоматически перекрывает массу других потенциальных возможностей («история личности — история отвергнутых альтернатив»). В случае с объектами коллективной памяти это непроходимое препятствие: как бы ни реконструировал, какой бы аспект ни подчеркнул, отвергнешь другие и тем самым оскорбишь чьи-то чувства. Ограничишь степени свободы. Мудрые голландцы ничего не добавляют (на самом деле добавляют, но в других проектах, которые выходят не такими сильными). Они открывают потенциальное, снимая слой ставшего.

Выше я написал, что слово «cut» не очень точно, но было бы ошибкой и полностью игнорировать этот процедурный момент. Ведь резали же. Пилили многометровый слой бетона специальной алмазной пилой чуть ли не полгода, а потом что-то придумывали с вынутым куском. И для меня это снова метафора (даже не метафора, а буквальный аналог) психотерапии. Это не только идея, но и путь по ее воплощению, это работа, силы и средства.

Это мастерство выбрать такое направление разреза, чтобы не покалечить, не задеть живое, но раскрыть его. Это смелость отказаться от утилитарного результата ради возможности взглянуть на все поле потенций, каждая из которых актуально не реализована (захочешь реализовать — снова работа).

Но как же выбрать линию, по которой резать? Примерно как в хирургии (Почему белая линия живота называется белой? — Потому, что она белая). Эти линии реально существуют, они устроены по определенной логике и описаны в учебниках. Сделаешь разрез в нужном месте — зарастет быстро и красиво, чуть вбок — шрам на всю жизнь.

В случае памятника или ландшафта эти ориентировочные линии надо искать не только в бетоне, но и в других планах. Культурный ландшафт, если понимать его, вслед за Владимиром Каганским, как ландшафт, сложившийся в ходе утилитарного, символического и семантического освоения пространства, становится не материальной, эмпирической реальностью, а идеей, формой (в платоновском, скажем, понимании). Ну или единством формы и содержания: идеального и материального. Так вот, при таком подходе очевидно, что с разрушением материального (если при этом не задета символика и семантика) идеальное не исчезает. Если разрушение естественное, оно может прятаться, становиться неочевидным, но не исчезает вовсе. И тогда задача сохранения культурного ландшафта — в том, чтобы дать зрителю ключ, с помощью которого он мог бы увидеть спрятанное идеальное за конкретным ландшафтом, обнажить, напомнить (прямо по Платону с его анамнесисом).

И тогда это будет действительно памятник, machine of memories, психотерапия.

Документы