Офицеры и джентльмены

– Да, – отвечал майор Каттермоул, – несомненно. Разумеется, не все подразделения задействованы. Нет смысла задействовать людей больше, чем мы способны экипировать. А у нас туго со всем, за что ни возьмись – и с артиллерией, и с транспортом, и с самолетами, и с танками. Да что там – вооружаться приходилось чем бог послал, трофеями в смысле. Подумайте, еще совсем недавно Михайловичу переправляли оружие из Каира, а он его против своих же использовал. Сейчас легче. По-прежнему многого не хватает; с другой стороны, попробуйте-ка всех снабдить, по всему фронту. Русские наконец-то отслюнили подкрепление, с генералом во главе. Вы даже не представляете, что это значит для партизан. И никто не представляет, пока сам не увидит. Я вот объясняю нашим офицерам связи. Югославы нас считают союзниками, это верно; зато русским они в рот смотрят. Исторически так сложилось – ну, да вы не хуже моего осведомлены насчет панславизма. А он пышным цветом цветет, как при царе. Однажды мы под бомбежку на переправе попали, а паренек, один из тех, что меня на носилках нес, мальчик совсем, студент Загребского университета, и обронил, обыденно так, спокойно: «Ничего, пусть бомбы падают – России меньше достанется». Мы для них чужаки. Они принимают нашу помощь, однако не видят причин испытывать благодарность. Это ведь они воюют и гибнут. Некоторые наши не слишком искушенные солдаты путаются, считают, это дела политические. Уверен, вы так заблуждаться не будете, но все равно моя обязанность инструктировать вас наравне с остальными. В военное время не до политики; тут играет роль любовь к стране и к родственным народам – а партизаны знают, что мы из другой страны, и по крови им неблизки. Отсюда и недопонимание.

Тут в комнату заглянул бригадир Кейп.

– Джо, можно вас на минуточку?

– Штудируйте карту, – сказал майор Каттермоул Гаю. – Желательно выучить наизусть. Я скоро буду.

Гай поднаторел в штудировании карт. Он делал как было велено и задавался вопросом, в какой конкретно квадрат забросит его военная судьба.

В соседней комнате Кейп сидел за столом и возмущенно смотрел на золотые карманные часы с крышкой. На часах была выгравирована корона; имелась также надпись.

– Вам, Джо, несомненно, все известно про эту вещь?

– Да. Это я велел майору Кернику передать ее вам.

– А он не пожалел пафоса.

– Можете предъявить ему обвинение?

– А что прикажете делать?

– Отправьте отчет в Лондон.

– И надо же было такому случиться, как раз когда югославы наконец начали нам доверять.

– Вот пронюхают, что в Лондоне эмигрировавшее правительство, – сразу как начали, так и перестанут. А правильно поведем себя – будет повод его не признать.

– Полагаю, золото настоящее?

– Самое что ни на есть.

– Значит, это не будет политическим шагом?

– Не с нашей стороны. Это именно то, что задумывалось изначально, – часы, подарок из Лондона Михайловичу как военному министру. Вывез их один серб, якобы направлявшийся к партизанам. По счастью, в Алжире он напился и похвастал часами перед моим знакомым молодым американцем, случившимся на пути. Американец предупредил меня, и партизаны взяли серба тепленьким, не успел он приехать.

– Так он за океан потом собирался? Я уж думаю, а не говорят ли часы о том, что между людьми Тито и людьми Михайловича налажена связь?

– Только через врагов.

– Черт, – выругался Кейп и повторил: – Черт. Лучше бы этот серб довез часы до места, чем мне теперь смекать, зачем они и откуда. Кстати, что сталось с сербом?

– Пущен в расход.

– Да, не этому меня в военной академии учили, – вздохнул Кейп.

* * *

Майор Каттермоул вернулся к Гаю.

– Извините. Текучка, знаете ли. Впрочем, я все сказал. Зайдите к бригадиру, он освободился. Он вас просветит, куда и когда вы направитесь. Осмелюсь предположить, тому, что с вами вскорости случится, цены нет. В партизанском отряде вас ожидает настоящее откровение.

Майор Каттермоул о враге говорил с холодной профессиональной неприязнью – так, должно быть, хирург рассматривает опухоль, операбельную, хотя и злокачественную. Когда же речь заходила о товарищах по оружию, в тоне майора Каттермоула слышалось чувство куда более возвышенное, нежели простая преданность, однако не имевшее конкретного адресата; майоровы речи ассоциировались с высоким барокко, тоже изображающим любовь – большую, чистую и безадресную.