Огненное сердце вампира

От слов гиены с каждой секундой становится всё гаже и гаже. И вот, я уже признаю, что не было никакого большого «Мы», никакого дома, где я смогла найти любовь и поддержку. Свихнувшись от одиночества, от постоянного давления со стороны отца, от сожаления по ушедшему счастью, я придумала, создала для себя некий суррогат любви. Ненавидела праздники и выходные, боялась уйти на больничный, хотела всегда, постоянно находиться на работе, в этой неповторимой атмосфере больничной суеты. Отец, как ни странно, одобрял моё рвение и не мешал мне любить свою работу, напротив, он часто ставил меня в пример, требуя от остальных сотрудников такой же самоотдачи. Он то и надоумил меня использовать магию. Даже небольшой кабинетик выделил. А коллектив, для которого работа была всего лишь средством, а не целью тихо меня ненавидел. Почему же я раньше не понимала этого? Почему их приветливость, их лесть принимала за чистую монету?

А потому, что мне так было проще, легче.

* * *

На часах полдень. Убираю швабру в специальный шкафчик, стираю тряпку, вешаю её на верёвке, чтобы просушить. Моя санитарская пижама пропахла потом и больничным туалетом, но другой одежды нет. К сестре хозяйке обращаться после сегодняшней перепалки не хочется. Пойду в чём есть.

У семилетнего Егора энурез. Учитель постоянно придирается, ребята не хотят с мальчиком играть, мать недовольна оценками. Страх социального неодобрения, боязнь сделать что-нибудь не так спровоцировали заболевание.

— Вспомни свой самый счастливый день, — говорю я ребёнку.

Мальчик хмурится, стараясь выдавить из своей памяти нечто подходящее. Опасливо смотрит на маму, высокую, словно фонарный столб, отстранённую, с сухим усталым лицом. Такие усталые лица почти у всех в городе, да что там говорить, в стране. Прошедшая, словно ураган, война, сорвала улыбки, стёрла краски. И, если раньше, люди боялись нарушить правила, то теперь, у них появилось много других страхов. Страх повышения цен, страх увольнения с работы, страх не получить зарплату во время, страх ограбления, страх попасть в цепкие лапы сотрудников СГБ.

— Это когда мы с мамой ходили летом на пляж.

Ребёнок смотрит выжидательно, опасаясь, что ответ окажется неверным.

— Когда ты думаешь об этом дне, где находиться твоя радость! Покажи её на себе.

Мальчик показывает на щёки, невольно улыбаясь.

Касаюсь его щёк, чувствую, как ладони покалывают золотистые иголочки чистой, наивной, детской незамутнённой думами о будущем, радости. Пою, собирая в ладони эту энергию. Затем, не прерывая пения подношу ладони к области мочевого пузыря, где сизыми тяжёлыми облаками клубиться страх. Он густой и плотный, но золотые лучи разрывают синеву в клочья. Обрывки страха стараются вновь собраться в один большой ком, тянутся друг к другу. Но песня продолжается, лучи радости становятся ярче, и страх ёжится, сжимается и тает.

Женщина с ребёнком уходят. Я подхожу к раковине, открываю кран и мою руки. Пальцы тут же сводит от холода. Горячей воды нет, её отключили в целях экономии. После войны всё делается в целях экономии, закрываются детские сады, останавливается работа заводов, урезаются зарплаты.

Дверь распахивается резко, с начала входит новый главный врач— Елена Алексеевна. Её голова напоминает одуванчик, такая же круглая, кудрявая и ярко— жёлтая. Запах её духов тяжёлый, густой с нотами ванили и магнолии.

— Вот она, Кристина Алёшина.

Начальница пятиться, чтобы пропустить двух мужчин в шуршащих зелёных балахонах.

Не хочу верить в то, что сейчас происходит. Смотрю на Елену Алексеевну доверчиво, почти влюбленно. От чего-то, мне кажется, что только она сможет меня спасти. Ведь совсем недавно, когда она была просто неврологом, мы вместе пили чай. А, иногда, эта женщина приводила ко мне своего сына.

— Просто беда с этим бронхитом, — говорила она, укладывая на кушетку трёхлетнего Ваню. — Ты уж постарайся, я в долгу не останусь.

Разумеется, о награде за мой труд, как только завершался сеанс, Елена Алексеевна благополучно забывала. Да мне и не надо было ничего. Ведь все свои.

— Свои не сдают, не бросают в беде, — шепчет гиена. — А она уже похоронила тебя. Спасла свою жирную задницу, задницы других, а твоей пожертвовала.

— Я хотела вам сообщить, — растекается сладкой лужицей начальница, подмигивая одному из балахонов. — Но, пациентка Малинина оказалась проворнее.

— Не проворнее, а бдительнее, — назидательно поправляет зелёный балахон. — Но, мы благодарим вас, Елена Алексеевна, за содействие.

— Что происходит? — выдавливаю из себя, холодея от страха.

— Вы обвиняетесь в использовании вампирской магии, — отстранённо, механическим голосом произносит балахон. — И приговариваетесь к принудительным работам в багроговых шахтах.

— Елена Алексеевна, — шепчу я, продолжая надеяться на её помощь.

Начальница смотрит сурово, и её прозрачные глаза говорят лишь об одном: «Не втягивай меня, не смей меня ни о чём просить!».

Не может быть! Такого просто не может быть со мной! Забирают других, умирают другие! Неужели моя жизнь прервётся, неужели это конец? Ведь есть же спасение, есть выход. Просто нужно его найти.