Огненное сердце вампира

Больше ничего не гудело и не вибрировало. Приземлились. Лакированные туфли пинали лежащих людей, заставляя подниматься и протягивать руки. Щелчки наручников, стоны, нецензурная брань конвойных.

Выход из грузового самолёта находился в хвосте, и оттуда тянуло колючим холодом. Ветер швырял пригоршни песка, и вскоре, поверхность пола покрылась красными узорами, будто кто-то пытался рисовать кровью.

Нас построили, повели наружу. Приклад автомата то прогуливался по чьей— то спине, то тыкался под рёбра. Пару раз болезненно ткнули и меня. На мгновение перехватило дыхание, перед глазами вспыхнули звёзды.

— Шевелись! — заорал прямо в лицо охранник. Капельки его слюны упали мне на щёки и кончик носа.

Багроговая пустыня встретила нас радостно, предвкушая богатую кровавую жатву. Холодный ветер тут же проник под куртку своими кривыми пальцами. Ноги вязли в песке. Мы шли почти вслепую, так как жмурили глаза, от летящего в них песка.

— Живее! — орали конвоиры, но их голоса заглушал вой ветра и шелест перекатывающихся песчаных волн.

Какой-то старик упал. Вся колонна остановилась, чтобы дать ему время подняться.

— Не могу, — беспомощно кряхтел он, барахтаясь в песке.

— Твою ж мать! — заорал один из зелёных, размахивая автоматом. — Какого хера встали?!

Подскочив к бедняге, мужик, не долго думая, размахнулся прикладом и огрел старика по затылку. В какофонию воющего ветра и шелестящего песка вклинился тошнотворный хруст, ломающейся кости.

— И так, уроды, будет с каждым кто решит устроить саботаж! — рявкнул конвойный, и процессия двинулась дальше.

Длинный, монотонный отупляющий путь. И кажется, что в мире больше ничего не существует кроме этого ветра, красной колючей крупы, хрустящей на зубах, широкой спины впереди идущего мужчины и резких окриков охраны. А двигаемся ли мы? Преодолеваем ли расстояние? Может, в этом механическом переставлении ног и заключается наше наказание, и нет никакого пункта назначения. Будем шататься по пустыне, словно евреи сорок лет, пока не издохнем. Хотя, о чём это я? Какие сорок лет? Да я и дня не выдержу. Холод сковывает тело, в голове, и без того тяжёлой, мутится от недостатка кислорода. Но нельзя, нельзя не в коем случаи дышать глубоко, иначе, пустыня сделает из тебя чучело, набитое песком.

Пункт назначение всё же существовал. Перед нами возникла гора, огромная, голая, такая же красная, как и всё вокруг. Именно под этой горой и находилась знаменитая багроговая шахта.

Мрачное, уродливое надшахтное строение с лязгом распахнуло перед нами железные двери, и мы оказались в тёмном коридоре, освещаемом лишь тонкой люминесцентной полоской под потолком. Её неверный, дрожащий безжизненный свет лился сверху, растекаясь по стенам цвета горохового супа, по бетонному полу, по массивным, тяжёлым дверям.

— Открывай! — рявкнул наш конвоир.

— Опять? — парень, стриженный, в том же форменном зелёном плаще и штанах на размер больше возмущённо скривил пухлые, словно у девушки губы. Скорее всего, юнец мечтал о другой службе, в другом месте. А вот, поди, же, закинула его судьба в самый центр ада.

— Заткнись и выполняй! — конвоир терял терпение. Ещё бы, бедняжечка, устал. Летел в самолёте, тащился по пустыне, а тут какой-то сопляк пререкается.

— Куда? — пацан беспомощно развёл руками, увесистая связка ключей звякнула. — Все камеры до отказу переполнены.

— Утрамбуются, не на курорт приехали. Открывай, сучий хрен, говорю!

Парнишка не обманул. Камера, действительно, была набита людьми и больше напоминала салон автобуса в час пик. Мой взгляд тут же упёрся в огромную грудь какой-то тётки, которая стояла, прислонившись к плечу красномордого седого старикана, закрыв глаза и всхрапывая, словно лошадь. Темнота. Лишь коридорное освещение пробивается сквозь зарешеченное оконце в двери. Лица, плотно прижатых друг к другу заключенных кажутся цианотичными, как у покойников. Воздух камеры густой и тугой, пропахший немытыми телами, гниющими ранами, испражнениями и человеческим страданием. Никто не разговаривал, все экономили те крохи кислорода, что успели проникнуть, когда открывали дверь.

Чья-то костлявая рука тяпнула меня за ягодицу. Я оглянулась. Ухмыляющаяся рожа в струпьях и гнойных язвах дохнула гнилью. Пятиться было некуда. Спина упёрлась в грудь неподвижной храпящей скалы, и доходяга это знал, по тому и ухмылялся беззубым чёрным ртом.

— Детка, — просипел он, протягивая кривые, покрытые болячками руки, к завязкам моих штанов. — Тебе понравится, дядюшка Штырь сделает тебе хорошо.

— Отвали! — рыкнула я, содрогаясь от омерзения. Страшная, чудовищная в своей правоте мысль пришла в голову внезапно, выбив из лёгких весь воздух. Здесь мне никто не поможет, никто не защитит. Все мы смертники, и все сдохнем, кто на тяжёлых работах в шахтах, кто от голода и болезней, а кто от рук сокамерников.

— Не груби папочке— Штырю, детка, — в скрипе его голоса теперь слышалась угроза. — Я ведь и по— плохому могу.

Уродливая кисть зашарила по мне ещё настойчивее, а дух гниющей плоти усилился.