Огненное сердце вампира

Вновь лязгающая клеть, но теперь, мы движемся не вниз, а вверх. Тело кажется неповоротливым, тяжёлым, веки склеиваются, в голове гудит и ноет. И когда я вхожу в камеру и прислоняюсь к стене, ощущая её твёрдость и прохладу, испытываю нечто сродни оргазму. Осознание того, что не нужно, хотя бы какое-то время, отламывать красные шипы, вытирать пот, струящийся по лбу, ощущать липкость одежды и с трудом вдыхать густой сырой воздух, ослепляет вспышкой счастья. Не обращая внимания на возню, перебранку и причитания других заключённых, в блаженстве закрываю глаза и погружаюсь в рыхлый сон, полный неясных образов.

Глава 21

— Подъём, скоты!

Крик охранника разрывает тонкую дымку зарождающейся дремоты. Тело ломит от неудобного положения, во рту сухо, язык шершавый и будто бы заполняет собой всю ротовую полость. Хочется сглотнуть, но сглатывать нечего, слюны нет совсем, от того мучительно болит горло. Кожа моя сухая, потрескавшаяся, как земля в засушливое лето. Навязчивый, постоянный зуд сводит с ума, и я царапаю собственное тело до крови. Сколько прошло времени с того момента, как я попала сюда? Неделя? Месяц? Что сейчас за стенами тюрьмы. День или ночь? А существует ли что-то ещё, кроме этой камеры, коридора и шахты?

Коридорный свет, ворвавшийся в камеру, резко бьёт по глазам. Слёзы густые, солёные, их пить нельзя.

Бритый парнишка торопливо входит в узилище, ставит жестяное ведро и поспешно закрывает за собой дверь. Слышится возня. Люди, толкая друг друга, стараются протиснуться к нянюшке. Сипение, хриплое тяжёлое дыхание. Не спорят, не ругаются, экономят силы.

Ирина Капитоновна, разрывая толпу своим могучим телом, протискивает меня к ведру. Со всех сторон доносится недовольный шёпот, злой, обреченный.

— Как всегда! Почему она первая? Сколько можно это терпеть?

Опускаю штаны к коленям. Властитель вселенной, как же болят руки. Даже такое простое действие, как стягивание штанов, кажется тяжким трудом. А ведь мне ещё предстоит работать в шахте. Сажусь на холодный край ведра. Четыре десятка пар глаз, мужских и женских, смотрят на меня, торопят, ждут своей очереди. Во мне не осталось стыда. Да чёрт с ним, со стыдом. Меня волнует другое — обезвоживание. Во мне не осталось жидкости. Смогу ли я сегодня опорожнить кишечник? Кишечник переполнен, но дефекация не происходит. Шёпот становится всё злее, всё нетерпеливее. Сокамерники ждут, когда я освобожу ведро. И я, надев штаны, освобождаю нянюшку. Почти влюблено смотрю на дверь. Сейчас погонят в шахту, а перед этим— дадут воды. Только об этом мои мысли, только этого я хочу. Вода, вода, вода. Мои зубы ударятся о край жестяного ковша, я вдохну запах ржавого железа и тины, сделаю глоток, и по горлу побежит струя живительной влаги. Ну когда, когда откроется эта чёртова дверь! Хорош срать! Пора работать, то есть пить!

Наконец, ведро уносят, а нас ведут на работы. Меня качает, голоса, свет, запахи кажутся невыносимыми, слишком навязчивыми. Усталость ломает, скручивает. Голова, словно набита грязным цветным тряпьём. Ни одной оконченной, здравой мысли, лишь обрывки, которые кажутся неважными. Сколько мы спали? Сколько прошло времени с предыдущего возвращения из шахт? Я ведь только успела прислониться к стене и закрыть глаза.

Ослабевшие руки срывают багроговые грибы со стены и кидают их в корзину. Воздух тяжёлый, густой и липкий. Хочется упасть и растянуться на этом затоптанном полу. От света фонаря болят глаза, накатывает тошнота, но я стискиваю зубы. Если меня вырвет, то я потеряю воду, которую только что выпила. Хотя нет, выпила я её не сразу. Последний глоток сохранила во рту, глотать не стала, удивляясь тому, насколько это здорово, когда твой язык ласкает влага, а горло смягчается и уже не кажется выстланным наждачной бумагой.

В носогубный треугольник стекает капля пота. Достаю её языком, слизываю. Пот— не вода, он горький на вкус, противный.

Больное, воспалённое сознание подкидывает мне реалистичные, пугающе— яркие картины. Оранжевые дольки апельсина на белоснежном блюдце, струи прозрачной, искрящейся на солнце ледяной воды, бьющей из родника, мощные, крупные капли дождя, стучащие по широким пальмовым листьям. Почему я тогда не ловила эти капли ртом, бегая под серым, словно лист оцинкованной жести небом? Ведь воды было так много, чистой, прохладной, пахнущей тропическим лесом.

Протяжно вою, валясь на пол, хватая ртом воздух. Никто меня не поднимает, никто не уговаривает успокоиться и продолжить работу. Все механически, продолжают сдирать грибы со стен.

Сил подняться нет. Смотрю на дрожащие в руках других заключённых фонари, на красные стены, понимаю, что если сейчас не встану и не продолжу работу, то не сдам норму. От осознания собственной слабости и безвыходности положения хочется плакать. Но глаза сухи. Организм экономит влагу. Постепенно меня уносит в призрачные дали, наполненные неясными, смутными образами. Я качаюсь на волнах серой, скучной дремоты. Она не дарит покой,

не приносит облегчение. Она просто есть.