Огненный азимут

Молчавшая до этого женщина спросила:

— Тоже муж сидит?

Ядвися кивнула головой, скрывая правду.

— Вот и у меня такое же горе,— начала женщина. Рас­сказывала она, видимо, не впервые, потому что две другие женщины слушали невнимательно.— Сама я из-под Велешкович. Может, слышала про Василя Полуянчика. Про него на сто верст по всей округе слава шла. Гармонист он. Вот, значит, я жена его, Алена Полуянчик,

— Ты откуда будешь? — прервала Алену та, что помо­ложе.

— Из Тишковки, недалеко отсюда.

— Не вашему ли это председателю именье дали?

У Ядвиси замерло сердце: вот как дурная слава быстро по свету летит.

— Нашему. Только, бабоньки мои, именья ему не дали, и самого его никто не видел. Говорят, немцы его расстреля­ли — не хотел он окруженцев, что в лесу прячутся, выдавать. Набрехали на него немцы — мертвый за себя уж не засту­пится,— защищала Коршукова Ядвися.

— Вот так и моего Василя выдали. Из-за собак-полицаев в лагере сидит. Семь верст до дому не дошел. Свои подлюги арестовали.

— Зато сегодня домой поведешь,— проговорила Варвара, посиневшая от холода женщина из недалекой от "Барвиного перевоза" деревушки Ляды.

— Разве отпускают? — встрепенулась Ядвися.

— Еще и сама не верю. Обещал Фриц отпустить за две золотых. Вот и одежу принесла...

— А вы тоже за мужиками пришли? — с надеждой спро­сила Ядвися.

— Нет, мы так. Наши где-то далеко. Может, вот так и их чужие бабы кормят.

— Без нас, бабоньки, мужикам туго,— плаксиво гово­рила Алена Полуянчик.— Мы о них день и ночь думаем и слезу о подушку сушим, а они нас ни в грош не ставят. Мой бродяга, бывало, все по бабам и по гулянкам бегал. Слова не скажи, матюком обложит — "отстань, горе мое горькое!". А теперь увидел — плачет: "Аленка, роднень­кая".— "Что, говорю, вспомнил родненькую..."

Стоявшая рядом молодая женщина с красивым, цвету­щим лицом (Полина Сутей — Ядвися потом узнала ее имя) возразила:

— Не все же таковы, как твой. Я со своим Костей одно только лето миловалась. Как пошел на финскую, так шинели к не сбрасывает о плеч. Зато на всю жизнь запомнила, как он меня берег, уважал.

В лагере один за другим послышались три выстрела. Женщины оказали, что меняется караул. Они зашевелились, заволновались. Алена, взвалив на плечи узел, первая тронулась к лагерю. За ней и остальные. Ядя держалась возле Полины, ей нравилась эта чернобровая, краснощекая жен­щина.

Пленные знали, что старший надзиратель Фриц не такой зверь, как Вернер. Увидев женщин, боязливо вылезавших из-под елок (а их в ельнике пряталось много), пленные ри­нулись к проволоке. Ядвися видела, как ползут, ковыляют, лезут к изгороди серые, страшные, истощенные люди. Ее, охваченную ужасом, пронзила острая жалость к этим не­счастным, измученным людям. Затуманенными от слез гла­зами она видела, как женщины по очереди подходят к немцам, кладут в корзины подарки. У нее ничего не было, и она стояла в стороне, прижимая к груди маленький для такого множества людей узелок с продуктами.

— Пойдем, я и за тебя рассчиталась,— позвала ее По­лина.

Не сводя глаз о пленных, которые протягивали из-за проволоки руки, молча прося кусочек хлеба, Ядя прибли­жалась к изгороди, шла возле нее, замечая только, как у всех пленных одинаково раскрываются губы: "Мне... мне... мне..."

Она стала совать в протянутые руки куски хлеба. Плен­ные хватали их, прятали в тряпки, которыми были закутаны. "Мне... мне... мне..." Каждому хотелось получить не один, а много, очень много таких кусков.

Вдруг в толпе она увидела худого, изможденного чело­века с рукой на перевязи. Он стоял в стороне, словно стес­нялся просить, как другие. Время от времени он что-то говорил, и, хотя трудно было совладать с этими голодными людьми, его слушались.

— Возьмите,— Ядвися протянула ему самый большой ломоть хлеба,— а то вам ничего не останется.

Он поблагодарил и собрался было отойти. Из-под широ­ких черных бровей зорко следили за пленными его лихо­радочно возбужденные глаза. Ядвися почувствовала, что именно такой человек необходим Коршукову. Решительно окликнула его.

— Может, я вас выведу отсюда? — сказала, когда он по­дошел.

Человек на мгновение задумался, пронизывая Ядвисю острым испытующим взглядом.

— Вот что, выведите одного человека. Скажите, что вы его жена.

Она кивнула головой.

— Его зовут ЧабановскиЙ Александр Никифорович.

Ядя мысленно несколько раз повторила фамилию чело­века, которого должна была назвать мужем. Шла вдоль из­городи, ничего не замечая, усталая и безучастная ко всему на свете. Лагерь, изгородь, люди, просившие есть голодными глазами, и толпа женщин, ворота, низкое пасмурное небо — все было похоже на страшный бред.

Послышался грубый окрик немецкого часового, и люди шарахнулись от нроволоки. Женщины бросали через изго­родь остатки припасов — их подбирали люди, напоминаю­щие серые призраки.

Ядвися, ни на что не обращая внимания, шла вдоль огра­ды к немцам, стоявшим у ворот. Ей что-то кричали, но она не понимала, почему на нее кричат. Толстый, как соломен­ный куль, солдат приставил к ее груди автомат, дико выта­ращив глаза, широко разинув рот. Она остановилась.