Огненный азимут

— Нет, я очень испугалась. Как только он начал гово­рить, так душа у меня в пятки ушла.

Ланге и раньше подозревал, что сапожную будку исполь­зовал не только он, но и гестапо. Теперь это подтвердилось. Молчал. Было обидно, что один из разведчиков вышел из игры: за Таней будут следить, а может, уже следят. Значит, и за Славкой начнет наблюдать острый гестаповский глаз.

— Я знаете, что думаю,— прервал его думы Славка.— Этот сапожник никакой не подпольщик. Провокатор он, вот кто.

Ланге удивленно взглянул на Славку. Вот ты какой! Мо­лодец!..

— Почему ты так думаешь? — спросил он.

— Потому что только законченный дурак будет с незна­комым человеком о таком говорить...

- Ну, это еще не доказательство.

— Не доказательство?.. А что вы скажете, если я уже проверил... Нет, я уж не настолько глуп, чтоб самому идти. Я Ваську к нему послал. Это мой дружок. Смелый хлопец. Сапожник и его тянул в эту группу. А Васька ему и говорит: "Ты, говорит, меня не сбивай с дороги. Я сам знаю, что делать. Мне, говорит, своя голова дороже". Так раскричался там, что его арестовали. А вчера в той же будке уже другой сапожник сидит, того и след простыл. Только почему они его сразу не взяли?

— Проверку ты зря производил. Не твое это дело. Ну ладно, теперь уж ничего не поделаешь. А вот найти настоящее подполье надо. Принимайтесь за это дело с Таней, толь­ко, пожалуйста, осторожно, Если узнаете о чем-нибудь, связи не завязывайте. Ясно?

— Где ты его найдешь,— разочарованно проговорил Славка.— Я лучше сам организую, Хлопцев у нас хватит, Боевые все...

— А искать все же надо.

Возвращаясь домой, Ланге думал над тем, какая опас­ность нависла над таинственным городским подпольем. Смо­жет ли оно защищаться от провокаций гестапо?

Такое подполье было очень нужно Ланге. Но как его найти?

23

Днем Михась ходил на работу. Ходил послушать, что говорят люди, рассеяться от нестерпимой тоски.

Колхоз еще в августе распоряжением районной управы был превращен в сельскохозяйственную общину, но люди по-прежнему называли себя колхозниками. На работу, прав­да, ходили неохотно. Не к чему усердствовать. Староста об­щины Остап Делендик упорно ведет, как он говорит, "до­военную линию": засыпает семенной, кормовой, страховой фонды. Но только дурень не поймет, что эти фонды доста­нутся немцам. Люди ругают Остапа, а он управу, бурго­мистра, которые, как ему кажется, дрожат за свои портфели, не хотят приостановить ограбление деревень немецким вой­ском. Делендик считает, что высшему немецкому командова­нию об ограблении крестьян ничего не известно, и бурго­мистр обязан об этом доложить, тогда сразу наведут порядок.

Вдовы и многодетные не хотят дожидаться, пока немцы установят порядок. Они требуют делить хлеб, картошку на едоков, а не на трудодни, которые теперь никакой цены не имеют.

Им возражают те, кто до войны имел много трудодней, и бывшие хуторяне, которым хочется снова получить свой хутор. Хуторян немного, но они дружны, крикливы и не брезгуют ничем, чтобы добиться своего. Они считают, что общину надо распустить немедленно, а колхозное имущество и семена разделить, учитывая, кто и сколько чего сдавал при вступлении.

Немцы, однако, гнут свою линию. Их интересует одно: выполнены ли поставки, положенные на общину.

Михась прислушивается к спорам, удивляется: неужели люди не могут понять, что немцы пришли сюда не ради того, чтобы решать, как лучше жить народу? Что должен делать он, Михась Ланкевич? Как доказать людям, что трагедия в Рассеках не случайность, а политика фашистов? Хоть бы знать, что творится на фронтах. Но никаких вестей с фронта давно уж нет. Даже немецкие газеты ничего не сообщают о боях.

Ночью советские самолеты прилетели бомбить город. Ми­хась проснулся от бешеного стрекота скорострельных пушек и глухого гула зениток. Небо прошивали красные трассы снарядов. В густых, косматых тучах метались ломаные раз­мытые лучи прожекторов. Где-то над головой гудели само­леты. "Везу-везу-везу",— Михась отчетливо улавливал в гуле моторов это многократно повторяемое слово. Было радост­но и празднично на сердце.

Где-то, вероятно на станции, разгорался пожар. Красное трепетное зарево зловеще отражалось в низких тучах. Потом Михась увидел, как в небе скрестились прожекторы и там заблестел серебряный самолетик, похожий на игрушку. Он шел, очевидно, низко, и по нему били из пушек, пока само­лет не загорелся.

Не успел Михась опомниться от страшного зрелища, как где-то над деревней послышался свист и разрывы бомб. Другой самолет, уходя из-под огня зениток, сбрасывал бом­бы куда попало.

Назавтра только и разговаривали о советских самолетах. Видать, потому на рытье картошки вышло так много людей. Самолеты разбросали листовки. Их находили в бороздах, на лугу, в лесочке за оврагом, в болоте.

Остап Делендик приказал подросткам собрать листовки — выполнял приказ коменданта. Принесли их не так уж много, каждый хотел припрятать для себя. Делендик ругался, пу­гал, что полиция сожжет всю деревню, если найдет такой листок у кого-нибудь дома. Но люди привыкли к угрозам. На ругань старосты отвечали смехом, шутками.