Огни большого города

Голос был тот же, то есть очень знакомый. Я его сразу узнал по манере, по интонации, хотя и не сразу поверил, что это он. Тем более что по телефону он ничего не сообщил о кривизне мироздания, которое только чудом удерживается в его накренившемся состоянии. Он просто и даже как-то буднично, сказал то, о чем я то ли когда-то знал, то ли когда-то забыл: калибр винтовки, из которой стреляли. Он и число пуль уточнил, которые выпустили. Сказал он и о том, о чем я тоже догадывался, но забыл, когда это было последний раз…

– Убийца был коммунист. Ты помнишь «рыбное дело»?».

– Я всегда о нем буду помнить так же, как и тебя, Александр Петрович.

– Ну так вот. Сам понимаешь, какая тут связь.

– Не понимаю.

– Что ты не понимаешь?

– Какая тут связь.

– Вот ты наивный какой паренек. Он не понимает! Настоящий подручный. Дальше вашей душной каптерки не видишь ничего. Годы не изменили тебя, родной ты мой друг в матерчатой кепке. Между тем связь более чем очевидна. Наши коммунисты в Америке по президентам стреляют, а в это время жизнь вперед летит без всякой остановки. И потом. Норма Джин Бейкер. Мортинсон. Ее ты-то хоть не забыл?

– Ну как же я мог, Александр Петрович!

– Так вот. Ее родная бабушка знаешь, кем была?

– Кем?

– Она как раз и была той самой брюнеткой, что в 1895 году выходила голой из ванной. Этот, кстати, короткометражный художественный кинофильм и будет представлен на «Оскар» в самом начале ХХI века!

Выпить по этому поводу он, скорее всего, собирался предложить, но не предложил, должно быть, точно зная, что никакой стеклянной заначки в моем двустворчатом шкафу давно нет: всю выпили в эпоху торжества советской власти. Поэтому он, отказавшись такое предлагать, сослался на свою по-прежнему неотложную работу над своим блестящим рефератом на шестом этаже нашего дома в центре Москвы. И я всю оставшуюся ночь спал на своем пружинном диване довольно-таки беспокойно, и снилась мне та, что входила в комнату с горячей сковородкой и почему-то в шляпе Александра Петровича, с отблеском фонарей на полях. А утром я забыл пару раз растянуть свой резиновый эспандер, который мне больше всего нравилось растягивать на заре. В автобусе, по пути на осенний строительный пустырь, я никакой скорби на лицах пассажиров не видел и, чтобы как-то отделаться от смутных предчувствий, в нашей душной каптерке кое-что сообщил по калибру и пулям, умолчав о принадлежности стрелявшего к всесоюзной коммунистической партии большевиков. И это мое сообщение, смешавшись с табачным дымом, повисло над лаконичным убранством служебного помещения.

В тот день ветер за тонкими деревянными стенками каптерки дул не очень сильный, и Сергей Львович, мой непосредственный начальник-геодезист, долго стоял на деревянных ступенях крыльца в его фуражке без звезды. Бывший полковник молча курил, пристально вглядываясь в даль, куда-то на Запад, откуда не доносилось ничего, кроме гудков на Ярославском перегоне и застарелой ненависти к этому самому Западу, где все кому не лень отстреливают президентов. Никаких величественных зданий не показалось даже в воображении, тогда как все семь пар носков исправно сушились на изогнутой трубе казенной печки, а гвоздодер в очередной раз куда-то задевался. Рабочий день был окончательно испорчен известием об очередной отсрочке выдачи премиальных, и в этот полностью испорченный рабочий день Сергей Львович, чтобы немного как-то поправиться, не отказался вечером от стакана из стекла (граненого). Он от стакана вроде сперва хотел отказаться, но отчего-то не сумел. Он так и сказал: «Звание не позволяет!» И запах после был тот же, чрезвычайно знакомый, когда, сорвав алюминиевую головку с стеклянного узкого горла, по стаканам разлили, и Сергей Львович, двумя пальцами привычно взяв стакан, его поднял и весь его в себя опрокинул, хорошенько перед этим ахнув, и кто-то из наших мужиков немедленно подсуетился, подав Сергею Львовичу, очищенный предварительно от фольги, плавленый сырок «Дружбу», и Сергей Львович сразу весь проглотил и произнес: «Ну, туда все и катится, японский городовой!».

ХVII.

С годами много чего в нашей истории зашло в свой исторический тупик, в том числе и расследование одного из самых сенсационных в ХХ веке преступлений. Оно зашло в еще более глубокий исторический тупик, чем всё остальное. Сохранилось и даже укрепилось подозрение на то, что Норма Джин Бэйкер Мортинсон (Мэрилин Монро) умерла в своей постели не совсем своей смертью: ее убили за слишком пронзительную печаль в глазах.