Огни Хякки Яко

Но время шло, а в комнате по-прежнему ничто не нарушало тишину, и Уми забеспокоилась. Даже спящий человек не может столько времени не издавать ни звука. Вдруг матери стало нехорошо, и она даже не может позвать на помощь? А Уми торчит здесь и трясётся от страха, как попавшая в паутину мошка.

Не давая себе больше времени на сомнения, Уми приоткрыла двери и заглянула внутрь. Бо́льшая часть комнаты оказалась огорожена ширмой, расписанной морским пейзажем. Синие волны накатывали на галечный берег, в небе, подхваченные ветром, летали чайки.

Уми помнила эту ширму: она часто пряталась за ней, когда играла с матерью в прятки. Затаившись, девочка ждала, когда Миори отыщет её, а сама водила пальчиком по витиеватым линиям волн. Мать столько рассказывала ей о море, что Уми, словно наяву, представляла себе, как гладит щёки солоноватый ветер, как солнечные блики играют на пенных волнах…

Когда её лица взаправду коснулось лёгкое дуновение ветерка, Уми вздрогнула и чуть не опрокинула поднос. Посуда жалобно зазвенела, и Уми тихонько выругалась себе под нос, но тут же осеклась, как только за ширмой раздался едва слышный вздох.

Похоже, остаться незамеченной уже не удастся.

Уми с трудом сглотнула и, покрепче сжав поднос вспотевшими пальцами, заглянула за ширму.

Мать лежала на футоне, укрытая не по-летнему толстым одеялом. Её кожа была настолько бледной, что казалась прозрачной, а в некогда тёмных и густых волосах блестела седина. Вокруг больших глаз – с тем же разрезом, что и у дочери – залегли тёмные тени.

Но взор её оказался осмысленным и твёрдым – даже снедавшей мать хворобе не удалось затуманить его. Она смотрела прямо на Уми, и наполнившее её взгляд выражение отчаянной надежды и тихой радости показалось смутно знакомым. Совсем недавно кто-то точно так же глядел на неё, но от волнения Уми не могла как следует ухватиться за это воспоминание. Оно ускользало, не давалось в руки.

Уми застыла, не в силах вымолвить ни слова. Ласковый взгляд матери, заблестевший чуть ярче, оказался таким тёплым, словно и не было всех этих лет, которые они провели порознь.

Словно она всё так же любила свою дочь, как когда-то…

– Я вот… чаю принесла, – наконец сумела выдавить Уми, опускаясь рядом с футоном. Низенький столик оказался весь заставлен склянками с лекарствами и мазями, и поднос пришлось оставить на полу. Наверное, в усадьбу успел наведаться лекарь, пока они с отцом провожали дядюшку Окумуру в последний путь.

Мать всё так же молча глядела на неё. По бледной щеке вдруг скатилась слезинка – и скрылась в россыпи убелённых сединой волос.

К горлу Уми подступил комок, и она поспешила заняться чаем, чтобы сдержать накатившую волну чувств.

– Держи, – она протянула наполненную пиалу, но мать лишь едва заметно покачала головой. Неужели ей даже не под силу самой подняться с футона?

– Давай помогу.

Отставив чай на поднос, Уми осторожно обхватила мать за плечи – под нижним кимоно они показались ей хрупкими и тонкими, словно птичьи косточки. Придерживая её, свободной рукой Уми дотянулась до пиалы и поднесла к губам матери. Когда та выпила всё до капли, Уми помогла ей улечься и поправила сбившееся одеяло. На губах Миори Хаяси расцвела бледная тень улыбки, от которой у Уми сжалось сердце.

– Отец рассказал мне всё, – снова заговорила Уми, когда поняла, что нарушать первой повисшее между ними молчание мать не собирается. – Ты и правда добровольно пошла к ведьме? Пыталась защитить меня…

Голос предательски сорвался. Только сейчас Уми осознала, что могла – и должна была – оказаться на месте матери. Лежала бы сейчас на футоне измученная и обессиленная, а мать отпаивала бы её чаем.

Страх липким комом засел где-то глубоко в груди. Задрожали и покрылись противной холодной испариной руки.

Словно прочитав мысли Уми, мать вдруг перестала улыбаться, её взгляд стал серьёзным. Из окна потянуло запахом реки и сосновой хвои, и в тихом дуновении ветра Уми послышался шёпот.

– Что? – встрепенулась Уми. – Ты что-то сказала?

Но мать лишь моргнула в ответ, а ветер усилился. Затрепетала ткань на ширме, кожа на руках Уми покрылась мурашками.

Теперь в шёпоте ветра она отчётливо сумела разобрать одно-единственное слово:

– Прости…

Уми замерла, не в силах оторвать взгляд от матери. Она готова была дать руку на отсечение: ей точно не послышалось.

В тот же миг Уми вспомнила, как хлёсткие удары ветра помогли ей справиться с колдовством ведьмы Тё. Как чей-то до боли знакомый голос пытался предупредить о грозившей опасности.

И сегодня, стоило Уми оказаться рядом с матерью, как ветер снова заговорил. Вернее, то мать говорила с ней через ветер. Похоже, предрасположенность к колдовству и дар видеть мир духов Уми унаследовала именно от неё. А сама Миори Хаяси, должно быть, могла обращаться к стихии воздуха, раз ветер в её присутствии вёл себя словно живой.

– Значит, это ты, – голос по-прежнему дрожал, но теперь Уми было всё равно. Они с матерью были одни, так что никто не смог бы осудить её за несдержанность. – Ты тогда спасла меня от ведьмы, снова встала между ней и мною, а я…