Легко было списать всё на безумие матери, однако что-то не давало Уми покоя. Какая-то мысль всё крутилась в голове до тех пор, пока не удалось поймать её за хвост.
Но чем гадать, лучше узнать всё наверняка.
– А Бог Дорог, – задумчиво начала Уми, – знает ли, кто ты на самом деле?
– Разумеется, – закивала мать. – Бог Дорог – истинный облик Дзина Мидзогути, верного стража нашего рода ещё со времён основателя династии. Когда-то первый из Дайго сохранил ему жизнь, и Дзин по сию пору связан с его потомками узами невыплаченного долга.
Теперь таинственные слова духа обрели смысл. Вот о каком долге говорил Бог Дорог. Вот почему в обмен на помощь предложил спасение её жизни. Должно быть, почти две тысячи лет жизни среди людей настолько опостылели древнему божеству, что он был готов пойти на многое, лишь бы расплатиться по счетам и снова оказаться предоставленным самому себе.
– Почему же он не поможет тебе? – ей стало гадко от того, каким отчаянием звенел голос, но ничего поделать Уми не могла. – Раз он защитник вашего рода, пусть вылечит тебя!
Но мать лишь тяжело вздохнула.
– Мне уже не удастся оправиться от колдовства, под воздействием которого я находилась столько лет. Пускай он лучше оберегает тебя, чем растрачивает свои силы на помощь заведомо обречённой.
– От кого он должен меня уберечь? – всплеснула руками Уми. Её вдруг охватила злость на мать, которая даже не пыталась воспользоваться возможностью спастись. Почему она снова хочет принести себя в жертву, когда и так сделала для Уми слишком многое? Почему так легко готова отказаться от своей жизни – и от надежды на светлое будущее, которая брезжила впереди, словно тёплое сияние бумажного фонарика?
Мать ответила не сразу. Несмотря на то что с каждой минутой дыхание её становилось всё тяжелее, она упрямо смотрела за горизонт, крепко поджав побелевшие губы.
– Когда балаган в первый раз приехал в Ганрю, я не почувствовала угрозы, – снова заговорила она, всё ещё не сводя глаз с подёрнутого лёгкими облаками неба. – Хотя я столько лет скрывалась и пряталась, в тот день чутьё молчало и не предупредило о надвигавшейся беде… А она все эти годы неустанно искала меня, объездила чуть ли не всю империю, прикрываясь собиранием диковинок для своего балагана.
С каждым словом кровь в жилах стыла всё сильнее. Но Уми продолжала жадно внимать. Того, что знала мать, ей не сможет поведать больше никто.
– Такая обходительная и безукоризненно вежливая – даже я поначалу не распознала в ней ту, от кого должна была бежать, бежать без оглядки, – продолжала мать, покачав головой. – Лишь когда она назвала меня моим настоящим именем – даже твой отец не знал его, я так и не нашла в себе сил открыть ему всей правды, – я осознала,
Уми охватила невольная дрожь, и девушка прижала руки к груди в тщетной попытке унять её. Неужели ведьма Тё и впрямь выпивала кровь своих жертв, чтобы обрести силу? Тогда откровение Нобору, которым он поделился на складе Ивамото, обретало смысл и делало из ведьмы в белой маске куда более страшного врага, чем казалось поначалу.
Если верить старинным легендам, Владыка Сэйрю избрал достойнейшего из колдунов, которого наделил частью своей силы. Он-то и стал первым из Дайго, и кровь, напоённая живительной ки самого Великого Дракона, наследовалась его потомками.
Похоже, ведьма Тё оказалась настолько одержима силой Дракона, что готова была пойти даже на убийство членов рода Дайго, лишь бы завладеть хотя бы крохотным осколком могущества Владыки.
– Не смотри на меня с таким ужасом, Уми, – с горечью покачала головой мать. – Страх не поможет тебе в борьбе с врагом.
С этими словами она с трудом опустилась на колени и обхватила лицо дочери ладонями. В её пальцах не осталось ни следа недавнего тепла – теперь они были холодными и жёсткими, словно камень, который вытащили со дна реки.
– Вижу, ты всё ещё сомневаешься в моих словах, – слабо улыбнулась мать. – Наверное, думаешь, могла ли я сойти с ума за столько лет пребывания у ведьмы.
Уми тяжело сглотнула. Ей стало стыдно за свои сомнения. Она столько раз сомневалась в матери – даже ненавидела, когда искренне поверила в то, что та никогда её не любила и потому бросила…
Но та, похоже, была совсем не в обиде на мнительность дочери. Огладив щёки Уми большими пальцами, она снова обняла девушку.
Но на сей раз объятия не принесли с собой ничего, кроме боли. Что-то огромное и тревожное болезненно зашевелилось в груди, стало разрастаться с каждым мгновением, упираясь в рёбра, и Уми сдавленно охнула. Но мать крепко держала её, приговаривая: