Огни Хякки Яко

Уми топталась на пороге, не решаясь войти. Похожие чувства она испытывала днём, когда впервые за много лет разлуки боялась увидеться с матерью. Но теперь к невольной робости примешивалось иное, менее приятное чувство. Уми всей кожей ощущала: что-то изменилось. Что-то было не так. Словно сжимавшая сердце тревога вдруг разлилась в самом воздухе, в самом неверном свете, мерцавшем в глубине комнаты.

Дрожащей рукой Уми приоткрыла раздвижную дверь и скользнула внутрь, плотно прикрыв её за собой.

Мать всё так же лежала на футоне за расписанной морскими волнами ширмой. В изножье дотлевали угли в небольшой жаровенке – от них и исходил тот слабый свет, который Уми заметила ещё на пороге. Ставни были плотно задвинуты, чтобы не напустить мошкары и ночной прохлады, которая могла навредить больной.

Рядом с матерью сидела О-Кин. Ёкай держала её за руку и даже не шелохнулась, когда Уми опустилась рядом.

– О-Кин рада, что она ушла тихо, – едва слышно проговорила ёкай. Голос её был тусклым и безжизненным, и к горлу Уми подступил комок. – Она прожила нелёгкую жизнь и потому заслужила тихую и достойную смерть.

– Что ты такое говоришь? – собственный голос оказался настолько хриплым и чуждым, что Уми невольно вздрогнула. – С ней всё должно быть в порядке, не могла же она и правда…

Но О-Кин повернулась к ней, и только теперь Уми заметила, какими чёрными и бездонными оказались её полные невысказанной горечи глаза. О-Кин – дзасики-вараси, хранитель усадьбы и её обитателей. Кому, как не ей, точно знать, чьё время уже пришло?

Но Уми не могла примириться с тем, что потеряла мать так скоро, не успев толком принять её возвращение – и прошлое, которого было не изменить. Она склонилась над бледным и спокойным лицом матери и лишь тогда почувствовала лёгкий холодок, исходивший от её кожи.

Неизбежность, отрицать которую попросту невозможно.

Уми поспешно отвела дрожащую руку. Горло сдавили рыдания, глаза припекало от горячих горьких слёз.

Значит, мать и правда попрощалась. Каким-то невероятным образом проникла в сон и рассказала всё, что так жаждала знать Уми. Но теперь девушка готова была отдать все эти знания в обмен на хотя бы ещё один день, проведённый в обществе матери. Уми не задумываясь разменяла бы половину своей жизни, лишь бы ещё хоть раз увидеть, как мать улыбается, как ласковые морщинки собираются вокруг тёмных глаз…

Но это отныне невозможно. Пустые мечтания. Из Страны Корней ещё никто никогда не возвращался.

Тихий шорох, донёсшийся со стороны стенного шкафа, заставил Уми вздрогнуть и обернуться. Из темноты к ложу покойной шагнул странный, покрытый густой шерстью ёкай с большими печальными глазами. Он слегка склонил голову, приветствуя Уми и О-Кин, обошёл футон и уселся прямо напротив них.

– Короткой и печальной была твоя дорога, кровь Дракона, – голос его оказался низким и плотным, словно звон храмового колокола. – Теперь предки приветят тебя в Стране Корней, и твоя душа исцелится.

– О-Кин не ожидала, что ты придёшь проститься, баку, – не сумела скрыть изумления дзасики-вараси.

После этих слов Уми всмотрелась в незнакомого духа с куда большим вниманием. Хранитель снов и пожиратель кошмаров – похоже, именно помощью баку воспользовалась мать, чтобы попасть в сновидение Уми. Увидеться в последний раз и проститься…

– Это дань уважения той, что была отмечена силой Владыки, – степенно ответил дух, поклонившись покойной. – Вот почему так страшно преступление, на которое решилась белая ведьма. Причинив зло крови Дракона, она запятнала свою душу. Навеки проклятая, ей не будет места ни в одном из трёх миров: ни среди живых, ни среди ёкаев, ни среди тех, кто ушёл.

Уми слушала его затаив дыхание. Кровь Дракона, отмеченная силой Владыки… Если прежде у неё оставались какие-то сомнения, что всё сказанное матерью во сне было правдой, то теперь, после короткой и скорбной речи баку, они отпали окончательно.

А это означало, что Уми осталась последним прямым потомком угасшего императорского рода Дайго.

И рано или поздно ведьма Тё придёт за её кровью.

Глава 13. Дзёя

То ли от пережитого накануне, то ли по какой-то иной причине, но этой ночью ему удалось отоспаться. Дзёя сам не заметил, как погрузился в тяжёлую и глубокую дремоту без сновидений. Портрет семьи, которой у него больше не было, Дзёя прижимал к груди – да так крепко, что к утру пальцы занемели и с трудом разгибались.