Огонь под пеплом

Слуга Вильямс бежал к нему со всех ног. Луи оглянулся на конвой и замер: со всех сторон, словно из-под земли, появились всадники; их было несколько сотен, одетых кто во что горазд, с широкими красными поясами на стройной талии и с широкополыми шляпами на обвязанными платками головах. Окружив конвой, они принялись стрелять; пехота побежала к оливковой роще, надеясь укрыться там; Де Аммель строил своих драгун, готовясь драться.

— Сударь, что мне делать? — кричал перепуганный слуга.

— Встань за мной, достань саблю из ножен и делай, как я, — ответил ему Лежён.

Пуля настигла Вильямса прежде, чем он успел спрятаться за конём; бедняга рухнул, как подкошенный, не издав ни звука. Соединившись с драгунами, полковник отчаянно рубился, пытаясь пробиться вместе с ними к своим; баденцы уже построились в боевой порядок, но не решались стрелять в сторону французов, боясь задеть их ненароком.

Сабля Де Аммеля застряла в теле разбойника и сломалась, его пистолеты были уже разряжены. Пули летели теперь со всех сторон; конь Лежёна упал; едва барон выпростал из-под него свою ногу и поднялся, как его окружили испанские всадники; удар пикой выбил саблю из его руки. На него тотчас набросились, срывая одежду; в мгновение ока он остался в чём мать родила. Семь или восемь мушкетов наставлены прямо ему в грудь; Лежён неотрывно смотрел на горящие фитили; вспышка, другая, третья — осечка! Последним, что он увидел, был занесенный приклад; удара Луи почти не почувствовал, мигом провалившись в темноту.

…Он пришел в себя от холода. Уже спустился вечер, стало довольно свежо, а Луи по-прежнему был наг, как прародитель Адам. Голова раскалывалась, хотелось пить. Рядом полулежал такой же голый человек, но только весь в крови — Де Аммель. Лежён хотел заговорить с ним, но вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд — не уловил краем глаза, а именно ощутил своей кожей. С трудом повернув голову, барон увидел перед собой невысокого коренастого человека в синем испанском мундире с красными выпушками и офицерскими эполетами. Карие, почти черные глаза из-под насупленных бровей смотрели пристально, изучающе; Лежён понял, что это и есть Эль-Медико. Увидев, что он очнулся, главарь спросил, как его имя и в каком он звании. Лежён не стал скрывать, что он полковник, однако назвался чужим именем. Его мучила мысль о том, что его вещи и, самое главное, бумаги: рапорты, планы, карты — оказались в руках у бандитов, но он не стал расспрашивать о них: если повезет, неграмотные мужики пустят бумаги на растопку или пыжи, и собранные им ценные сведения о французской армии не попадут в руки английских генералов.

Эль-Медико отошел в сторону и отдал несколько кратких распоряжений. Пленных грубо подняли на ноги, погнали по дороге, толкая в спину прикладами. От всего конвоя уцелели четыре офицера, включая самого Лежёна.

Шли горными тропами, сторонясь больших дорог, спускались в долины и вновь поднимались по склонам. Царапина от пики на руке Лежёна была пустяковой, зато босые ноги он быстро поранил об острые камни и стискивал зубы, превозмогая боль. Обнаженное тело покрывалось гусиной кожей от резкого ветра; в полдень прохлада сменилась зноем, и к вечеру плечи, грудь, спина, обожженные солнцем, покраснели и тоже болели. Сразу после заката стало холодно; пленникам раздали плащи, чтобы не окочурились; лежать, завернувшись в грубую ткань, было пыткой. Израненному Де Аммелю, впрочем, приходилось еще хуже. На рассвете он не мог подняться на ноги; его избили до бесчувствия, пиная сапогами, и сбросили с кручи вниз… У трех остальных отобрали плащи и погнали их дальше.

Хуже всего пленникам приходилось в поселках, где на них набрасывались разъяренные фурии, осыпая бранью, побоями и плевками. Несколько раз французов вырывали из рук конвоиров, чтобы расправиться с ними; Лежёну уже накинули на шею петлю, но в последний момент имя Эль-Медико остановило его мучителей. Дон Хуан оказался слишком суеверным для врача: чудо, сохранившее жизнь французскому полковнику, превращало его в избранного Богом, на него нельзя поднимать руки.

Кожа облезала клочьями, всё тело чесалось, свежие кровоподтеки саднили. Отросшие волосы прилипали к потному лбу, многодневная щетина превратилась в бороду. Неделя, другая, третья…

Лежён начал узнавать места, по которым его вели: это дорога на Бадахос, к португальской границе! Маршал Сульт отбил его у испанцев, но был вынужден вернуться в Севилью, оставив в крепости небольшой гарнизон; теперь ее осаждали англичане.

К Бадахосу стекались отряды рекрутов, набранных в испанских поселках; кроме того, Лежён насчитал не меньше пятнадцати тысяч вооруженных крестьян. Сколько французов в крепости? Тысячи четыре… Нелегко им придется.

Один из конвоиров принес откуда-то охапку одежды, шляпу и башмаки и со злостью бросил под ноги Лежёну, велев поторопиться. Напялив на себя костюм с чужого плеча, барон последовал за ним в лагерь осаждавших. Испанцы передавали его друг другу, пока он не оказался возле богатой палатки в самом центре — судя по всему, ее занимал командующий.