Океан Разбитых Надежд

Бабушка повествует мне истории, о которых хотела умалчивать, наверное, до конца. Впервые кто-то поделился со мной историей старшего поколения – до этого я не раз спрашивала маму и бабушку о дедушке, но они лишь отмахивались.

– Он был любознательным, Кэтрин. Больше всего его интересовала археология. Помню, с какими эмоциями он каждый раз рассказывал о своей университетской поездке в Египет, будто бы я не получала писем в те времена. Да, мы переписывались очень часто, когда он уезжал.

Я представляю, как бабушка с трепетом разворачивает заветные письма. С каким выражением лица читает, что чувствует в этот момент. Кажется, у меня бабочки в животе.

– А что с моим отцом? – спрашиваю я.

– Они с твой мамой расстались после твоего рождения, – теперь бабушка говорит без особого энтузиазма. – Кэтрин, не бери в голову. Тебе лучше спросить об этом Вивиан.

Так я и решаю поступить. Хватит с бабушки откровений на сегодня. Бабушка растрогана. Она медленно поднимается, выходит из-за стола и подзывает меня к себе, широко разведя руку. Я обнимаю её – слишком давно не делала этого, поэтому чувствую некоторое смущение. Мне будто снова семь, за окном льётся тёплый летний дождь, и только объятия с любимой бабулей меня согревают. Позже я поднимаю книгу, некоторое время помогаю бабушке перебрать нужные бумаги, а затем покидаю кабинет.

Я вхожу в комнату – тишина навевает тоску. Солнце давно село, и я проваливаюсь во тьму.

Нужно не только успеть попросить прощение у всех, нужно ещё и уметь прощать.

Глава 13

Прошлым вечером я уснула неожиданно и быстро. Мне стоило только прилечь на несколько минут перед тем, как спуститься на ужин, чтобы далёкий шум реки и воспоминания о страстном поцелуе в примерочной уволокли меня в сон вопреки моей воле. Я не успела ни стащить с себя одежду, не поставить смартфон на зарядку, – в общем, повторить все свои рутинные дела, чтобы избежать неприятностей на следующий день.

Неприятности всё же возникли, но по другому поводу – я провела за раздумьями всё утро. Если мама с бабушкой так не любили моего отца, тогда почему мама оставила его фамилию? Этот вопрос никак не давал мне покоя, поэтому, как только я вышла из корпуса, сразу набрала маму в надежде всё прояснить. Было наивно полагать, что она вот так просто расскажет мне правду, но я решила идти до конца.

Конечно, она была не в восторге узнать, что мне всё известно про дедушку. Я сразу уловила перемену в её голосе, и тон стал более резким, чем обычно. Мама злилась, я это чувствовала, но я злилась на неё больше.

– Что именно ты хочешь знать? – спросила она, прямо как бабушка. Это навело меня на мысль, что они не раз обсуждали эту тему втайне от меня. Я чуть не бросила трубку от негодования, но всё же смогла взять себя в руки.

– Почему ты – Гофман, а я – Лонг?

– Потому что так надо, Кэтрин, – злостно процедила она сквозь зубы. – Ты многое не знаешь.

– Это я уже поняла, – в той же манере ответила я. – Может, настало время мне что-нибудь рассказать?

Между нами повисло напряжённое молчание, как будто мы обе ждали, кто же первый из нас взбесится. Я даже проверила, не отключилась ли мама, но она оставалась на связи: секунды шли и шли, а ответа так не было. Я снова приложила телефон к уху и сказала чуть мягче, чем до этого:

– Я уже не маленькая, мам. Что бы там ни было, я…

– Я тебя нагуляла, – оборвала меня мама, и я застыла прямо посередине пешеходного перехода. Она произнесла это нисколько не колеблясь, просто обрушивая на меня эту новость. Ну что ж, я сама этого хотела. Пока я пыталась переварить в голове её слова, она продолжала: – Родила от другого мужчины, – пояснила она мне, как ребёнку. – Мы были знакомы, но я не хотела от него детей. Я его даже не любила, в отличие от… Гофмана. Но измена, ты понимаешь, дело серьёзное, и особенно, когда у тебя чужой ребёнок. Мы с ним поэтому и расстались, когда я забеременела.

Я двинулась дальше, только когда мне начали сигналить. Сначала я даже и не поняла, что это мне: всё вокруг казалось ничтожным, неважным, не имеющим никакого значения, и я была полностью погружена в себя.

Мне вспомнилось моё отражение в зеркале, когда я пыталась найти в себе черты папы, раскрашивая лицо фломастерами и важно называя себя «мистером Гофманом». Выходит, всё это время я пыталась приписать себе чужое имя, быть похожей на какого-то человека, с которым меня не связывала ни то что ни одна капля крови, а вообще ничего. Я всё это время рыла не там. И почему-то осознание этого причиняет мне особую боль – как будто ответ всегда лежал на поверхности, а я искала скрытый смысл.

Мама спросила, как ни в чём не бывало:

– Ты где?

И тогда-то я поняла, что стою прямо на дороге.

– Нигде, – коротко ответила я и тут же об этом пожалела. Я запрыгнула на тротуар и помчалась к остановке, как ужаленная. – Вернее, на пути в Хантингтон.

Мы с мамой обе чувствовали, что пересекли некую важную черту, поэтому неосознанно и делать вид, будто ничего не произошло. Но я не могла вечно слушать её сбившееся дыхание – ого, мама тоже волнуется! – поэтому добавила, когда набралась смелости: